Ричард Львиное Сердце: Поющий король

Сарацины долго переговаривались между собой и наконец с тоской в глазах согласились с жестким требованием Филиппа-Августа. Тут вдруг попросил слова Жан де Жизор.

— Позвольте мне, как человеку, четыре года назад покидавшему Иерусалим, отданный на поругание Саладину, высказаться.

— Вы имеете такое право, брат Жан, — сказал великий магистр де Сабле. — Говорите.

Тут сенешаль де Жизор прикоснулся пальцем к своей щеке, на которой виднелось маленькое клеймо в виде лапчатого креста [74]:

— Вот знак, которым наградил Саладин всех, кто покидал четыре года назад Иерусалим. Пусть каждый, кто уходит из Сен-Жан-д’Акра, получит точно такое же клеймо, только не на щеке, а на лбу, чтобы отличаться от ветеранов исхода из Святого Града.

Послы вскочили со своих кресел в возмущении. Взглянув на их гневные лица, Ричард Львиное Сердце взял слово:

— Нет, я против этого. Я ставлю собственное условие сдачи города. Крест на лбу — позор для мусульманина. Крест в сердце — благодать для христианина. Пусть каждый житель города, кто хочет остаться в живых и не попасть на галеры, отречется от своей веры в Магомета и примет единственно правильную веру — в Господа нашего и Спасителя, Иисуса Христа Сына Божия.

Выслушав короля Англии, послы молча переглянулись между собой, встали и начали прощаться со своими врагами, ничего не объясняя — и так было ясно, что это условие они не принимают. Едва они удалились, Филипп-Август набросился на Ричарда с упреками, что тот все испортил, и если можно было добиться сдачи Сен-Жан-д’Акра без боя, то теперь придется проливать за него кровь.

— Победа обязательно должна быть скреплена кровью, — возразил Ричард, с презрением глядя на своего бывшего любимого друга. — Если вы, ваше величество, приплыли сюда не воевать, а договариваться о мире, то вам лучше было бы сидеть в Париже. Я не принимаю ни одного из ваших упреков и хочу заметить вам, что если мы возьмем в плен весь гарнизон города, то в наших руках окажутся лучшие полководцы Саладина — Каракуш, Маштуб, Сафаиддин, Мафаиддин, весь цвет сарацинского воинства. Вот наша цель. И тогда дорога на Иерусалим окажется для нас куда более легкой. Я не прав?

— Мне нечего возразить человеку, ставящему свое мнение выше мнения других, — пыхтел и злился Филипп-Август.

На том все и покинули замок Монкретьен.

Три последующих дня башня Казал-Эмбера щедро осыпала сарацин стрелами, камнями и огнем. На четвертый день Ричард предложил защитникам Акры новое условие: крестоносцы оканчивают всякие военные действия, а Саладин за это возвращает им все захваченные земли, включая Иерусалим, а также Честной Крест, захваченный султаном во время битвы под Хиттином. И вновь послы в возмущении покидали замок Монкретьен, где проходили переговоры, а вскоре гарнизон Сен-Жан-д’Акра совершил отчаянную вылазку, дошел до грозной башни и даже успел частично разрушить ее основание, прежде чем крестоносцы отбросили смельчаков обратно к стенам города. Сразу после этого началась основательная подготовка к решительному взятию Сен-Жан-д’Акра.

— Прости меня, дорогой супруг мой, — сказала в один из этих дней Беренгария, — но я почему-то никак не могу взять в толк, зачем ты отказываешься от вполне приемлемых условий сдачи крепости? Говорят, сарацины готовы покинуть крепость даже без имущества, имея только то, что на себе. Почему ты так настойчиво ищешь кровопролития?

Говоря это, королева Англии покраснела — видно было, что она боится, как бы Ричард не разгневался. Он же в ответ обнял и приласкал ее, а затем объяснил:

— Видишь ли, Беранжера, чутье подсказывает мне, что если Иерусалим-сюр-мер сдастся добровольно, Саладину это будет не по душе, а я не хочу сажать занозы в сердце этого благороднейшего человека и потому обязан громить его, не позволяя его людям сдаваться. И я уверен, он даже лучше меня самого понимает, почему я отказываюсь принять добровольную сдачу города.

— Я все равно ничего не поняла, но теперь, по крайней мере, уверена, что все твои действия правильны и не подлежат обсуждениям. Я обожаю тебя!

О, эти дни были счастливейшими в жизни Ричарда! Утром он просыпался в объятиях своей красавицы Беранжеры, сладостная ночь любви птицей проносилась в его памяти, последний поцелуй, и вот уж Ричард среди своих воинов, готовящихся к взятию главного палестинского порта. Цель близка и прекрасна, и нет больше прыщей, кроме одного-единственного, скоро Иерусалим-сюр-мер падет с великим треском под натиском крестоносцев, и порой королю Англии мнилось, будто ему слышится, как цокают копыта его Фовеля по древним мостовым Святого Града Иерусалима, как поют ангелы в небесах над его головой…