Риф

Я был еще младшеклассником и поэтому, как принято в школах, имел право только на первый этаж, где располагались кабинеты первых и третьих классов. Но однажды я очутился на самом верхнем этаже, на четвертом. Я уже много слышал о хулиганах, которые на школьном дворе отбирают у ребят деньги или просто избивают их. В крупные передряги я еще ни разу не попадал — вероятно благодаря интуитивной незаметности в тех случаях, когда того требовали обстоятельства. Подняться на верхний этаж меня подбил Файгенблат, мой одноклассник, черноволосый крупного сложения еврей, — его отец шил на заказ брюки в местном ателье. Файгенблата звали Гена, но его фамилия как-то отчетливо въелась в мир звуков, окружавших меня, может быть благодаря тому, что часто склонялась на уроках, — Файгенблат, как и я, перебивался с тройки на четверку. Он иногда ходил на верхний этаж к каким-то своим старшим друзьям и всегда делал вид, что его страшно уважают. На самом деле его не очень-то жаловали — часто он появлялся с крупным синяком и с заразительным оптимизмом рассказывал, что кому-то там недавно врезал. Он был слабаком, вряд ли сильнее меня, просто он любил шумную и насыщенную жизнь, где человек если не пользуется вниманием, то хотя бы придумывает его.

Я помню — как только ступил на первую ступеньку верхнего этажа, — что мне сразу расхотелось идти. Но аромат опасности — иногда он может вскружить голову. Мы поднялись на второй, затем на третий этаж. Гуляя, мы негромко разговаривали о недавно прочитанной книге, взаимная любовь к чтению увлекла и сблизила нас еще год назад. Прогулявшись по третьему этажу, мы отправились на четвертый, как раз была большая обеденная перемена. До начала урока оставалось еще пятнадцать минут, — самое время спуститься в столовую и без очереди купить булочку и стакан кофе. И тут Файгенблату захотелось в туалет. Не оглядываясь, он бросил мне: «Зайдем?» и я, повинуясь задумчивому инстинкту несвободы, отправился вслед за ним.

В туалете Файгенблат, даже не взглянув в сторону писсуара, направился с важным видом к умывальнику. Войдя следом, я сразу все понял: у окна на подоконнике сидели и курили три здоровенных старшеклассника. Все трое неподвижно насмешливо принялись нас разглядывать, особенно меня, ведь я, совсем потерявшись, беспомощно стоял посередине туалета и лихорадочно соображал, что же делать. Я стоял за спиной приятеля и смотрел на его напряженную спину, белый затылок и огромные, ярко-красные уши. Локти Файгенблата шевелились как в замедленном кадре сна, — и я вдруг, погрузившись в какой-то отчаянный, неправдоподобно приятный страх, стал думать о своем: об уриях, рассыпанных цепью на плоской равнине вблизи передовых позиций гипов.

Вдруг Файгенблат с грохотом закрутил кран, и это послужило взрывом, приведшим в действие мину замедленного действия, дымящую у окна.

— Эй, малые, — басом сказал кто-то из них, — что, своей очкарни нет, что сюда приперлись?

— Там… ремонт… — голосом, едва слышном в окружающем меня жарком тумане, проговорил Файгенблат.

Один из них хохотнул, а следующий голос сказал:

— Так какого тогда руки моешь?

Файгенблат покорно, с опущенной головой, с огромными пылающими ушами прошел мимо меня к кабинке и застыл над унитазом. Прошло несколько мгновений. Ни одна капля не упала в том месте, где стоял Файгенблат. В тишине раздались шаги — четкие шаги ботинок большого размера. Затем огромное черное тело старшеклассника заслонило мне свет. Парень с сигаретой в зубах, держа руки в карманах, остановился прямо за спиной Файгенблата, сплюнул, примерившись, вверх — бычок перелетел через застывшую фигуру и, ударившись о противоположную стену, зашипел в унитазе. Парень отшагнул назад, махнул правой ногой и ударил Файгенблата каблуком в зад. Файгенблат ткнулся головой вперед — я услышал, как он стукнулся лбом о трубу, поднимающуюся от бачка. На синих брюках Файгенблата отпечатался светло-серый след ботинка.

Потом я увидел парня уже лицом ко мне — его рука, занесенная для удара, вновь заслонила мне свет — и повернулся зачем-то к солнцу, бившему сквозь окно, туда, где сидели на подоконнике двое. Но удара все не было. Вжав голову в плечи, я ждал, и перед моими глазами бессмысленно прыгали разноцветные искры разрывов: гипы падали, умирали или бежали с поля боя. Но удара не было.

— Эй! — выплыли из тумана слова, — эй, не трогай его…

Я понял, что за меня вступается кто-то из тех, на подоконнике.

— Не трогай… — продолжал слушать я, — это маленький Ромеев…

— А-а… Ромеев, — уважительно, но с легкой досадой протянул едва не ударивший меня старшеклассник, — ну ладно, пусть валит… Все равно, нечего тут лазить.

Я шел по коридору за постепенно поднимающим голову Файгенблатом и наблюдал за превращением цвета его ушей в естественный. Вскоре он обернулся, и я увидел румяное, важное лицо повидавшего кое-что храбреца. Он посетовал, что поблизости не оказалось его приятеля из десятого класса.

— Он боксер, — хвастался Файгенблат, — намылил бы им рожи… А что, Ромеев, у тебя брат, что ли, есть?

— Что ли, — ответил я.