Риф

— Как обычно после ночной, третий час уже. Тефтельки разогревать? Вкусные, со сметаной. Твоему папе очень понравилось.

— Отец? Он что, был у нас?

— Да, заходил. Тебя очень хотел разбудить, да я не дала. Сказала — после ночной смены Вовку трогать нельзя.

— А-а…

— Да нормально у него все, говорит боли вроде поменьше стали. Я ему: папа, вы к врачу, к которому мы вас записали, ходили? Он мне: ходил, доча, ходил… А сам врет, яже вижу. Ты бы поговорил с отцом, блажь у него — в монастырь хочет уйти.

— Как в монастырь?

— Не знаю, может шутит. Ты же знаешь своего отца, поострить он мастер. Говорит — в монастыре его старый друг армейский в послушниках живет, говорит — там вылечить можно. Только глупости все это, у врачей нормальных лечиться надо, деньги мы найдем.

— Слушай¸ надо было меня разбудить.

— А зачем? Он же не завтра в монастырь собрался, а так, говорил просто, что хочет. Подарок Ромке оставил и ушел.

— Какой подарок?

— Автобус игрушечный. Заводной, сам ездит, двери открываются. Говорит, что тоже в детстве автобусы любил. Так Ромка в такой восторг пришел, с этим автобусом все утро носился, играл, даже колесо ему сломал и рыдал потом.

— А Ромка где?

— Как где? Спит, время же скоро три. Слушай, Вовка, что ты какой-то смурной с утра. На работе что-то случилось?

— Да нет, ничего…

Володя встал, вошел в комнату сына. Ромка спал на боку, откинув одеяло. Рядом с ним лежал, завернутый в одеяло словно человек, красный автобус. В переднем окошке автобуса белел кусочек бумаги.

Володя осторожно вытащил из автобуса сложенный в узкую полоску листок бумаги, на котором было написано: «Папе».

«Внучек, это письмо я для папы здесь оставляю, отдашь ему, когда он проснется, хорошо?»

«Хорошо, деда».

Володя вышел из комнаты.

— Все хорошо?

— Хорошо, Маринка. Так ты говоришь, тефтели? Со сметаной?

— Еще и блинчики со смородиновым вареньем. Иди, соня, умывайся.

В ванной Володя развернул лист бумаги и прочитал:

«Сын, хотел с тобой попрощаться, но ты спал. А потом подумал, чего прощаться, я ведь не умираю еще. Про монастырь я соврал, я неверующий, ты же знаешь. Извини. Просто уехать хочу — считай, что в монастырь. Ты вырос, большой, без меня обойдешься, и Ромка у тебя чудесный, и жена твоя Маринка. Понимаешь, я поеду в одно место, где хотел побывать всю жизнь, да все не получалось, с воспоминаниями это место у меня связано, с самыми первыми в жизни воспоминаниями, да и не только с самыми первыми. Почему-то именно туда хочется приехать, когда начнутся мои последние воспоминания. Такие вот дела, сынок. Маленьким, ты не помнишь, наверное, ты однажды увидел на улице похороны и спросил у меня: «Папа, мы тоже умрем?» Я сказал, нет, и каялся потом, что соврал. А сейчас думаю, может, не соврал? Слушай, сына, как думаешь, есть вечная жизнь? Жаль, мы не успели поговорить об этом. Но пока мне нужно побыть одному. Все необходимые документы ты найдешь в секретере, на второй полке, там, где у нас деньги всегда лежали, завещание на квартиру на тебя с Ромкой. Ну, в общем, такие дела. Прощай. Твой папа.

Подожди! Знаешь, сынок, мы всегда в семье с тобой были честными, да, помнишь? Я тебя учил честности, и мама учила, и сам я старался быть для тебя примером. Хотя у меня не всегда получалось. Даже часто не получалось. Ты прости за это. И за то, что я бросил вас с мамой, прости. Знаю, что ты простил меня давно, но все равно еще раз — извини. А сейчас я честно говорю тебе: не хочу, чтобы вы с Мариной мучились, ухаживая за безнадежным больным. Вам сейчас тяжело, вам деньги нужны, да и Ромка маленький и такой болезненный, а тебе, сынок, еще и почки вылечить надо. Только не возражай! Потому что я так решил. Отцовское решение — закон. Не возражай, честно прошу! Ну вот, хорошо. А теперь пообещай мне, Володя. Только честно пообещай. Пообещай, что не поедешь меня искать. Ну, что, сын, скажешь «да»? Я жду».

Володя пожевал губами, глядя на лист бумаги и, чуть помедлив, кивнул.

«Ну вот и хорошо, — читал он дальше. — И еще запомни, Вовка. Я не обладал в жизни особыми талантами, не был художником, музыкантом, поэтом, ученым. Инженер я, наверное, неплохой, но не гениальный, это точно. Я к тому, что, помнишь, как-то на дне рождения Ромки, ну, ты не помнишь, наверное, так меня дядя Юра тогда спросил, в чем мое счастье. Я сказал, в чем же еще, если не в детях. Я думаю, что если бы я был даже Пушкиным, все равно бы так сказал. А мой эгоизм, авантюризм дурацкий, ты уж прости, от характера это, ну ты же сам такой. Хотя нет, не такой. Ромку с Маринкой ты не бросишь, я же вижу. Все-таки не ищи меня, ладно, сынок? Лучше помолись за меня. Молитва, говорят, тоже поиск человека. Ну все, я пошел, а то время уже. Твой папа».

Через неделю Володя сказал жене, что возьмет неделю отпуска за свой счет и поедет к отцу.

Но он так и не нашел его — ни под Киевом в Пуще-Водице, ни в других местах, в которые, как он думал, папа уехал.