Рифы далеких звезд

Огни маяка к северу от крепостной стены Сен-Мало тревожно мерцают. Их заливает волной, но они воскресают вновь. И далекие образы, всплывшие в моем мозгу, тоже заливает волной, они тоже воскресают, и я вижу, как учитель, перевернув скрипку, вытряхивает из нее капли океанской воды. Дети удивленно переглядываются, улыбаясь: волны облепили им волосы и лица темно-зелеными водорослями, и каждый из двенадцати учеников плачущего на ступенях школы учителя похож на старичка в коротких штанишках, который ощущает непослушными пальцами свою зеленоватую бороду и смотрит в небо, надеясь увидеть там аиста или бабочку, а видит гребни волн, которые катятся от горизонта, чтобы залить все…

Змея появилась однажды, когда персиковые деревья уже отцвели, устелив землю тонким слоем оброненных лепестков. Никто не видел, откуда она выползла — из груды камней, остатков снесенных оград или из-под стропил разрушенной мельницы. Ничто не тревожило ее, и змея спокойно проползла под гиацинтами, которые как ни в чем не бывало цвели в покинутых дворах, и теперь нежилась на цементовых ступенях домов или же перебиралась через груды разбитого стекла, в которых отражалось каждое ее движение, — так отражаются всплески молний. Ничто не смущало покоя змеи, не побуждало ее искать спасения в корнях деревьев или среди замшелых балок. Кое-какие звуки и шум заставляли ее иногда вздрагивать, но она уже с ними свыклась: это было жужжание пчел, становившееся громче, когда змея раскачивала какой нибудь стебелек, крик перепела или приглушенное кваканье лягушки, пытающейся разорвать зеленую корочку ряски. Змея ползла меж этих звуков, ощущая их своим телом так же, как она ощущала прикосновение трав или топорщившихся над землей корней. Они вселяли в нее спокойствие и, застыв где-нибудь на камне, она долго блаженно наслаждалась лаской утреннего солнца, пока ее не вспугивал крик дрозда или сойки, и тогда, приподняв свою сплюснутую головку, она лениво сползла на траву.

Учитель заметил змею на каменных ступенях школы. Был полдень. Земля дышала зноем — он ощущал ее жар сквозь сандалии, можно было себе представить, как жгли каменные ступени, на которых улеглась змея.

Всего два шага отделяло учителя от змеи. Он отпрянул, испуганный неожиданной встречей. Нагнулся, чтобы подобрать камень или прут, но ничего не подвернулось под руку. Змея спала мертвым сном, растянувшись во всю длину ступени. Слегка успокоенный, он принялся рассматривать ее. У нее была золотистая спина с коричневыми изгибающимися полосами по бокам и оранжевыми проблесками, напоминавшими драгоценные камни. Сплюснутая голова была покрыта золотисто-янтарными чешуйками, среди которых, будто припаянные золотом, сверкали два изумрудно-зеленых глаза. Их цвет разливался по брюху спящей змеи до самого хвоста, учитель видел его отблеск даже на ступенях — зеленое сияние, излучаемое изумрудами.

Всю свою жизнь учитель провел в этом поречье и каких только тварей земных не видел здесь, но подобной змеи не встречал ни разу. Его детство было заполнено историями про ужей. Старики, много повидавшие на своем веку, рассказывали на полднищах об ужах-хлестунах, которые гонялись за ними в горах и, точно кнуты, хлестали по спинам; об ужах-межевиках, стороживших виноградники; о козах, у которых кровоточило вымя — ужи сосали молоко; об оставленных в поле младенцах, на груди у которых матери находили свернувшихся клубком ужей, привлеченных молочным запахом детских ротиков. Каких только историй не рассказывали старые пастухи! Может, выдумывали или же прибавляли к виденному и слышанному то, что было рождено воображением и страхом. Эти рассказы придавали таинственность лесным вырубкам, перелогам и проселкам, и хотя обычные ужи, не подозревая о приписываемых им подвигах, предпочитали спасаться бегством, дети верили, что чудеса существуют и не сегодня так завтра они своими глазами увидят пастуха, удирающего от ужа-хлестуна, или встретят козу с оттянутым до земли выменем, к которому присосался толстый, как канат, уж, опутавший ноги лесной кочевницы.