Рифы далеких звезд

Стояла осень. Мелкий дождик кропил длинные сабли кукурузных листьев и заводи Огосты, поверхность реки, испуганной предчувствием зимней стужи, стала пористой, точно кожа. До прихода поезда оставалось много времени, и Лесной Царь не стал дожидаться его, а зашагал в село напрямик через кукурузы и люцерны. Он любил ходить пешком, ему было гораздо приятнее ощущать на лице легкое прикосновение дождя, чем пробираться через переполненные вагоны, спотыкаясь об узлы и корзины, загромоздившие коридоры и купе. Мундир, который он не надевал бог весть сколько лет, стеснял движения (обычно он носил только фуражку — бриджи и френч берег для особых случаев); располневшее тело натягивало на лопатках зеленоватую ткань, трещали швы, а бриджи врезались так, что он с беспокойством думал, где бы вечером найти вазелину, смазать натертую кожу.

Кукурузное поле осталось позади, дорога повела его через вспаханные поля, над которыми низко кружили вороны, а когда перед глазами уже замаячили почерневшие шелковицы и обвитые тыквенными плетями ограды, со стороны Огосты донесся гром. Лесник остановился, прислушался. Влажный воздух поглотил эхо — гром утонул, точно камень, плюхнувшийся в глубокую воду. Однако вскоре повторился. На этот раз он был раскатистей, и непогрешимое ухо Лесного Царя различило в нем всплеск воды. Все было ясно: неизвестные, разнюхав, должно быть, что он поехал на похороны, швыряли в воду гранаты, и, спокойненько посиживая на травке, смотрели, как убитая рыба покачивается брюхом кверху на водной глади…

Лесной Царь знал наперечет все хитрости и уловки браконьеров. Одни — обычно это была ребятня — толкут волчьи ягоды и травят ими рыбу. Другие запихают в бутылку из-под лимонада комки негашеной извести, зальют водой и — в реку. Бутылки лопались, и рыба — чаще всего мелочь, лишь изредка попадался клень покрупнее — судорожно шевелила жабрами, перевертывалась на спину и цепенела. Наиболее жестокие вооружались взрывчаткой, украденной на каменоломне, и бикфордовым шнуром. Заряд, который расщеплял скалы и вздымал в воздух фонтаны земли, в воде обладал меньшей силой. И отзвук был не таким резким и оглушительным, как в каменистых проломах, он тонул в воде и напоминал хриплый кашель. Однако от этого негромкого кашля речные берега оползали, словно срезанные ножом, а высоченные деревья качались так, будто какие-то невидимые духи тянули их в глубь земли.

Лесной Царь понял: кто-то бросил взрывчатку в заводе что за железнодорожной станцией. И решительно зашагал назад к реке через такую вязкую пашню, что даже лопнули шнурки на ботинках. Он шел прямиком через мокрую кукурузу, обвитую плетями тыквы, которые цеплялись за ноги, и спотыкался, волоча за собой тяжелые, как ядра, тыквы.

Выйдя на открытое пространство, к отмелям, он увидел троих людей, бежавших к станции. Видимо, браконьеры издали заметили его и, наскоро похватав оглушенных взрывом рыб, распиравших закинутые на спину мешки, скрылись за почерневшими стеблями подсолнухов, густо оплетенных сеткой дождя.

Лесной Царь постоял у заводи, посмотрел на дохлых рыб, покачивающихся над камнями брода и у корней подмытых деревьев, привычно потянулся за карабином, но нащупал лишь край намокших бриджей и, обругав себя, что не захватил оружия (не то он бы этим нарушителям показал!), снова зашагал в село, где хоронили погибшего летчика.

Вымокший, грязный и расстроенный, он пришел, когда церемония уже закончилась. Народ расходился. Маячили зонты, покачивались накинутые на голову пальто, кое-кто шел с обнаженной головой, и дождь, слепив волосы, стекал по лицам.

Такое скопление народа Лесной Царь видел только на ярмарке в Берковице, но там стоял веселый гомон, в палатках торговали пивом, кружились увешанные разноцветными лампочками карусели, там был цирк с огромнющей змеей — боа и карликом-клоуном, были лотки, где продавали всевозможную дребедень. А сейчас люди молча тянулись на станцию, откуда они разъедутся по домам, унося с собой свою боль. Медленно, как тающий дым уходящего поезда, будет она от них уходить, и в просветленной душе у каждого останется ощущение неба и возглас птицы, — а это значит, что осталась жить память о человеке, сгоревшем в бескрайних пространствах вселенной…

Ему захотелось подойти к могиле, постоять минуту-другую над раскисшим от дождя холмиком, сказать летчику последнее «Прости», но стало неудобно: все уже уходят, а он будет один бродить по кладбищу. Мол, если погибший тебе дорог, так приходил бы вовремя…

И, смешавшись с толпой, он зашагал на станцию. Зал ожидания, перрон, сухое пространство у стен соседних зданий — все было забито народом. Сможет ли поезд увезти так много людей?