Рихард Зорге - разведчик № 1?

Иванова направили работать в японское отделение. И вскоре – дело было все в том же 1940 году – как-то раз вышел такой казус, что начальник отделения был в командировке, а его заместитель готовился к отъезду в Японию и на службе не появлялся. Иванов остался за начальника отделения, вдвоем с переводчицей.

…Рабочий день клонился к вечеру, – вспоминает он. – Я сидел в комнате один и, как обычно, закончив текущие дела, изучал материалы агентурной сети. Тревожно зазвонил телефон. Порученец Проскурова[14]

распорядился, чтобы я принес «главному» «Личное дело № 1», как мы называли досье Зорге. Через несколько минут я уже был в приемной комдива. 33-летний Проскуров, как всегда, свежевыбритый и бодрый, обычно встречал гостей, поднимаясь из кресла… Вот и тогда комдив вышел из-за стола и, протянув руку, сказал: «Здравствуйте, Михаил Иванович. Звонил товарищ Поскребышев. „Хозяин“ интересуется, „что там выдумал ваш немец в Токио“? К ночи ждет моего доклада». Я знал содержание последней шифровки Зорге, где он сообщал первые сведения о практических шагах по сколачиванию пакта между Римом, Берлином и Токио, и что после окончания войны во Франции предстоит переориентация главных сил Германии на восток, против Советского Союза.

Проскуров взял личное дело Зорге и, закончив чтение, неожиданно спросил: «Скажите, капитан Иванов, а вы лично верите Зорге?»…Я об этом думал уже не раз и поэтому сразу ответил: «Да, верю!». «Он тут же задал следующий прямой вопрос: „А почему?“.

Мне предстояло не просто дать ответ, а фактически поручиться за человека, лично мне не известного… „Я верю Зорге потому, что он информирует нас заранее о событиях, а все его наиболее значительные информации были впоследствии подтверждены жизнью. А это в деятельности разведчика самое главное“. Я тут же назвал его упреждающие сообщения, поступившие за предшествующие заключению „Антикоминтерновского пакта“ шесть месяцев, о начале войны Японии в Китае в 1937 году, о событиях в Монголии летом 1939 года.

Проскуров перебил меня и сказал: „Верно, товарищ Иванов! Так в большом деле не обманывают. Будем Рихарда защищать“.

В тот раз Проскуров вернулся из Кремля уже под утро следующего дня. Принимая из рук комдива личное дело Зорге, я вопросительно посмотрел на него. Но он только развел руками и разрешил идти отдыхать».

Из этого отрывка можно заключить, что Проскуров отстаивал перед недоверчивым Сталиным правоту «Рамзая», но не отстоял, что разведка верила Зорге, а глава государства – нет. Но в разведке игры в «верю – не верю» вообще неуместны. Речь шла об очень серьезном деле – кроме того, что война сама по себе очень серьезное дело, СССР и Германию в то время связывал пакт о ненападении, и надо было трижды подумать, прежде чем хоть что-то предпринять. А любому, даже самому надежному и проверенному разведчику нельзя доверять безоговорочно. Он может не обманывать, но быть обманутым, может стать жертвой дезинформации. И Сталин не зря в качестве приложения к разведсводке затребовал личное дело агента.

О том, как выглядели такие аудиенции, рассказывает другой человек, начальник ИНО НКВД П. М. Фитин. Правда, это уже немножко другое время, но его тоже вызвал Сталин по очень серьезному делу.

«16 июня 1941 года из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года, – писал Фитин в своих мемуарах. – Эти данные тотчас же были доложены в соответствующие инстанции… Вызов к И. В. Сталину не застал нас врасплох… И. В. Сталин, не поднимая головы, сказал: „Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?“ Мы молчим. Ведь всего три дня назад – 14 июня – газеты опубликовали сообщение ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неукоснительно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз. „Что за человек, сообщивший эти сведения?“

Мы готовы были к ответу на этот вопрос, я дал подробную характеристику нашему источнику… Работает в Министерстве воздушного флота и очень осведомлен. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.

После окончания моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнес: „Дезинформация! Можете быть свободны“».