Римские войны. Под знаком Марса

«Собранные на сходку, стояли с мечами наголо легионы; подсудимого выводил на помост и показывал им трибун; если раздавался общий крик, что он виновен, его сталкивали с помоста и приканчивали тут же на месте, И воины охотно предавались этим убийствам, как бы снимая с себя тем самым вину; да и Германик не препятствовал этому; так как сам он ничего не приказывал, на одних и тех же ложилась и вина за жестокость содеянного, и ответственность за нее».

В то же время, понимая, что одной из непосредственных причин возмущения солдат были жестокость и жадность центурионов, Германик дал воинам возможность самим решить их участь.

«Каждый вызванный полководцем центурион называл свое имя, звание, место рождения, количество лет, проведенных на службе, подвиги в битвах и, у кого они были, боевые награды. Если трибуны, если легионы подтверждали усердие и добросовестность этого центуриона, он сохранял свое звание; если, напротив, они изобличали его в жадности или жестокости, он тут же увольнялся в отставку».

Однако два нижнегерманских легиона, те, что первыми подняли мятеж и совершили самые свирепые злодеяния, продолжали упорствовать и не желали смириться. Участь, постигшая их казненных товарищей, нисколько их не устрашила. Поэтому Германик снарядил легионы, флот, союзников и был готов обрушиться на мятежников, если они не вернуться к повиновению. Но прежде чем обрушить возмездие на восставших, он решил дать им шанс одуматься и последовать примеру других легионов. В своем письме легату этих легионов он сообщил, что, если до его прибытия они сами не расправятся с главарями бунта, он будет казнить их поголовно. Командующий Цецина тайно пригласил к себе наиболее благонадежных легионеров и младших командиров. Сообщив им о содержании письма, он призвал их вместе с другими воинами, сохранившими верность долгу, в назначенное время напасть на самых непримиримых бунтовщиков. «И вот по условленному знаку они вбегают в палатки и, набросившись на ничего не подозревающих, принимаются их убивать, причем никто, за исключением посвященных, не понимает, ни откуда началась эта резня, ни чем она должна кончиться.

Тут не было ничего похожего на какое бы то ни было междоусобное столкновение изо всех случавшихся когда-либо прежде. Не на поле, не из враждебных лагерей, но в тех же палатках, где днем они вместе ели, а по ночам спали, разделяются воины на два стана, обращают друг против друга оружие. Крики, раны, кровь повсюду, но причина происходящего остается скрытой; всем вершил случай. И не явились сюда ни легат, ни трибун, чтобы унять сражавшихся: толпе было дозволено предаваться мщению, пока она им не пресытится. Вскоре в лагерь прибыл Германик. Обливаясь слезами, он сказал, что происшедшее – не целительное средство, а бедствие, и повелел сжечь трупы убитых».