Римский орел. Орел-завоеватель

От Вителлия не укрылось, что его последние слова произвели на собеседника особенно сильное впечатление. Лицо Ниса выразило такое наивное воодушевление, что трибуну стоило большого труда скрыть усмешку. Его всегда забавляло, насколько легко манипулировать прекраснодушными идеалистами. Преподнеси им свой самый корыстный и сугубо прагматичный замысел под видом служения высоким целям, и они будут делать все, что ты пожелаешь. Найди человека, желающего облагодетельствовать человечество, и плети из него веревки. С точки зрения Вителлия, такие люди были не просто глупцами, но и опаснейшими глупцами. В основном для всех, кому приходилось иметь с ними дело, но самую большую угрозу они представляли для самих себя. Потому что на деле любые идеалы есть не более чем игра воображения, и служение им есть служение химерам. В действительности Вителлия мало интересовало совершенство или несовершенство римского мира. Он видел этот мир таким, каким он и был: хорошо возделанным полем, где человек, обладающий умом, волей и не отягощенный дурацкими предубеждениями, в состоянии добиться очень и очень многого. Ну а не понимающие этого олухи годятся лишь для того, чтобы служить орудием честолюбивых, беспринципных и хитроумных мужей.

Впрочем, подумал он, вспомнив о ловкости, с какой Флавия интриговала против императора за спиною супруга, не только мужей, но и жен. Возможно, она и ее приятели и преуспели бы в своих кознях, когда бы не безжалостные действия Нарцисса и подотчетных ему агентов, таких как он сам. Вителлию вдруг вспомнился человек, которого ему пришлось буквально забить до полусмерти, прежде чем он назвал ее имя. Сразу после признания его казнили, а посему в настоящее время, кроме самого трибуна, о причастности Флавии к заговору знал только Веспасиан.

— Возрождение Карфагена, — еле слышно произнес Нис. — Об этом я не смел даже мечтать.

— Но прежде всего необходимо устранить Клавдия, — негромко промолвил Вителлий.

— Да, — прошептал Нисус. — Но как?

Вителлий вперил в него взгляд, словно прикидывая, насколько далеко он может зайти в своей откровенности, потом отпил еще один глоток вина и голосом, едва ли более громким, чем шелест, продолжил:

— Способ имеется, и ты можешь мне помочь. Нужно переправить сообщение Каратаку. Ты как, возьмешься?

Прямой вопрос требовал прямого ответа, и Нис уронил голову на руки, пытаясь обдумать его. Однако выпитое вино влияло на этот процесс, не позволяя логике и рассудку взять верх над половодьем мечтаний и упований. Ясно же ведь, что, как он, Нис, ни старайся, Рим никогда не прижмет его к своей груди. И что к Карфагену всегда будут относиться с грубым презрением. И что несправедливость и беззаконие будут торжествовать. Будут… до тех пор, пока не удастся устранить Клавдия. Эта истина казалась непреложной, хотя и не радовала. Ибо, хотя карфагенянин и был уже пьян, одна мысль о том, что ему предстоит совершить, наполняла его сердце холодным ужасом.

— Да, трибун. Я сделаю это.

Глава 32

— Ну и где твой африканский приятель? — спросил Макрон, сидевший, закинув ноги на стол, и любовавшийся открывавшимся из его палатки видом на реку.

С ужином уже покончили, в мерцающем свете кружились крохотные насекомые. Макрон хлопнул себя по бедру и улыбнулся, когда на его поднятой ладони обнаружилось крохотное красное пятнышко — размазанный кровосос.

— Ха!

— Ты о Нисе, командир? — Катон, занятый за своим походным столом писаниной, задержал перо над чернильницей. — Я не видел его уже несколько дней.

— Я так тебе скажу, не видел, и хорошо. Поверь мне, парень, от таких, как он, лучше держаться подальше.

— Каких «таких»?

— Сам знаешь, карфагенян, финикийцев и всех прочих хитроумных торгашей. Им нельзя доверять, они во всем ищут свою выгоду.

— Но Нис показался мне честным малым, командир.

— Чушь! Что-то ему требовалось, вот он и пытался влезть к нам в доверие. Все они такие. А когда понял, что с тебя взять нечего, только его и видели. Слинял твой дружок.

— А по-моему, он, как ты говоришь, «слинял» из-за разговора, состоявшегося у нас в тот вечер, когда мы угощались его рыбой.

— Думай как хочешь. — Макрон пожал плечами и занес ладонь над очередным насекомым, вившимся в опасной близости от его запястья. Последовал хлопок, но проклятый москит с противным писком отлетел в сторону. — Ублюдок!

— Это немного сильно сказано, командир.

— Вообще-то, я высказался о насекомом, а не о твоем приятеле, — язвительно отозвался Макрон. — Хотя, возможно, это справедливо в отношении обоих — и от того и от другого одна докука.

— Тебе видней, командир.

— Ага, видней. А теперь, думаю, мне самое время малость освежиться. — Он поднялся на ноги и, уперев руки в бока, потянулся. — Мы распределили ночные дежурства?

Подошла очередь шестой центурии заступать на восточной стене в караул, а поскольку она понесла значительные потери, каждому караульному предстояло отстоять на часах почти вдвое дольше обычной нормы. Это было несправедливо, но, как начинал понимать Катон, справедливость отнюдь не относилась к основополагающим принципам армейской жизни.