Рисорджименто

— Что ты творишь, идиотка? — рявкнул Иван, снимая бармицу с лица. Я удивленно вскинула брови, глядя на выбритое помолодевшее лицо. — Ты вообще понимаешь, какую кашу заварила?

— Я-то? Конечно, понимаю. Только ты нихрена не понимаешь. Я не Изабелла, которую ты боготворишь, тыкая мне ею каждый раз в лицо, я обычный бастард, который прогрызает себе путь к свободе любыми доступными методами. — Перейдя практически не шепот, замолчала, чтобы сделать неглубокий вдох, пытаясь хоть немного успокоиться.

— И чего бы ты добилась своим демаршем? — он подошел практически вплотную ко мне, сверху вниз глядя светлыми голубыми глазами, из которых только искры не летели от бешенства, в которое он начал постепенно впадать. — Ты понимаешь, что тебя и твою ничтожную горстку людей просто размазали бы на следующий день тонким слоем на центральной площади. — Он замолчал, видимо, что-то прочитав в моих глазах. — Дура! — Рявкнул он, тряхнув меня за плечи.

— Да называй меня как хочешь! — Я вырвалась из его захвата и сделал шаг назад, упершись в стоявший на моем пути стол. — Ты бросил меня и просто уехал, не сказав куда, насколько и ждать ли тебя вообще. В надежде на что? Что я буду сидеть возле окна все это время и смотреть вдаль, ожидая увидеть твой светлый образ? Ты оставил меня во Флоренции на попечении человека, который был замешан в заговоре против моей семьи, и я каждую гребанную секунду ждала, что его люди выбросят меня из этого самого окна, у которого ты меня оставил беременную ребенком Риарио, на которого у римской церкви оказались свои планы. Куда еще мне было идти? В Рим? Да в адском котле было бы комфортнее, нежели под боком у гадюшника Святого Престола. Но оставить меня в таком положении тебе оказалось мало, и ты забрал у меня все, за что я могла цепляться, чтобы вынырнуть из этого болота итальянских интриг. Ты забрал не только да Винчи, ты забрал надежду. Пока я смотрела, как умирают близкие мне люди, ты веселился со знойной греческой королевой. Она хотя бы стоила того титула, который преподнесла тебе, видимо, в благодарность за оказанные услуги?

— А знаешь, да, стоила. Она хотя бы голову на плечах имеет, в отличие от тебя, и знает, когда стоит просить о помощи, а когда нужно просто подождать и остановиться. Ты такими качествами не обладаешь, превращаясь в истеричную психопатку, за которой я последние недели мотался по всей стране, пытаясь разыскать, чтобы минимизировать последствия твоих развлечений.

— Конечно, я истеричная психопатка и идиотка, а тебе корона-то не давит на благословенный череп? А то комплекс бога и великого завоевателя, похоже, затуманил твои мозги. Тебя кроме твоих собственных целей хоть что-то в этом мире волнует? Ты вернулся и отобрал у меня моих людей, просто так походя, даже не прибегая к каким-либо усилиям, а теперь пытаешься отобрать то единственное, что у меня осталось: сына и свободу. Ты за то время, которое находишься здесь, ни разу даже не показал, что хоть как-то заинтересован мной, зато, как только родился мальчик, начал скакать по всей стране в попытках его отыскать.

— Самое последнее, о чем я думал в это время, это о твоем ребенке. Не льсти себе, я в состоянии сделать задуманное и без твоего…

— Если ты думаешь, что сможешь запереть меня в комнате, сунув в руки пяльцы, чтобы я вышивала крестиком, только чтобы потешить свое раздутое самомнение и унизить меня, растоптав мою гордость о свои ратные сапоги, при этом не упасть в грязь перед твоими боярскими сынками, которые сунулись с тобой в Европу, то можешь смело ставить на этом крест, — прервала я его, не дав договорить. Зачем еще больше выслушивать о себе гадостей, которые прямо указывали бы на то, какое я ничтожество. Я сама это понимаю и слушать это от посторонних людей не намерена. — Я не позволю никому больше диктовать мне свои условия. Если тебя что-то не устраивает, то можешь просто вытащить свой меч и меня убить, прямо здесь и сейчас, потому что под твою дудку я плясать не буду. Свою власть над стадом баранов, которых почему-то называют мужчинами, и свое выпирающее эго ты можешь смело демонстрировать своей армянке, но не мне.

— Успокойся, — так всегда бывало, когда меня заносило на поворотах, он первым старался хоть немного меня успокоить, когда мы начинали переходить на взаимные оскорбления, не давая им заходить слишком уж далеко. Но, если раньше мне это было необходимо, то сейчас, я совершенно не хотела идти на примирение.

— Ты можешь утопить Милан в крови, устроить резню, которой бы позавидовала Франция со своей Варфоломеевской ночью, но не смей прикасаться ни ко мне, ни к моему сыну.