Рисовальщица пионов

– Мы никому не позволим! – обнимал Игорь бабушку за плечи. – Мы очень осторожны и не хвалимся.

– Это правильно.

Если подвести итог под первыми годами нашей семейной жизни, то можно сказать, что мы с Игорем были очень счастливы.

***

Бабушка Катя желала, чтобы никто не сделал и не пожелал нам плохого. Никого и не потребовалось, мы сами все испортили.

Следующие годы своей жизни я вспоминаю с содроганием, поэтому иногда стала делать вид, что их не было, а Игорь так прямо утверждает, что ничего не было, я все выдумала. В этот период завязался гордиев узел, который до сих пор не разрублен и держит нас в душевной тягости, независимо от того, отрицаем мы его или нет.

В нашей жизни случилось событие, которое медленно, но верно изменило нас до неузнаваемости, и, к сожалению, в худшую сторону. Вернее, изменились мы довольно быстро, а вот осознать, что все происходящее это новая норма, что ничего не кажется, и является именно тем, что есть, заняло немалое время. Потом немало времени ушло на то, чтобы уразуметь, что как прежде уже не будет, что случившееся постоянная явь, а не короткий заскок в поведении человека. Затем годы потребовались на то, чтобы определиться с выбором, согласиться с новой действительностью или отвергнуть. А потом уже все пошло как в поговорке – чем дальше в лес, тем больше дров.

Пишу и сжало в груди, подступили слезы. Тяжело. Было очень тяжело.

Любая утрата того, что дорого, важно и ценно дается нелегко. Потеряешь любимую ручку – безумно жаль, разобьешь автомобиль – стресс, вытащат из сумки кошелек – льешь крокодиловые слезы, влезут в дом – страшно и беззащитно. Но ты можешь пожаловаться, тебя пожалеют, подарят новую ручку, купишь новый кошелек, поставишь еще один замок на дверь. А как переносится утрата чувств, представлений, ценностей? Когда меняются отношения между супругами, становятся такими, какие в принципе для тебя неприемлемы, потому что не соответствуют твоим представлениям о должном, и ты в них несчастен, когда почва исчезает под ногами, когда вынимают сердце – это катастрофа, которую никто не видит. Потому что никто не видит душу, а болит только она. И не хочется жаловаться, чтобы не обнародовать собственное унижение.

Я не могу назвать ни одной причины или случая, или особенностей поведения у меня или у Игоря, которые могли бы подсказать, что мы существенно изменимся, буквально станем другими людьми и совсем не в лучшем смысле.

После десяти лет близких отношений, жизни душа в душу, оказалось, что мы не знали друг друга и самих себя. Понять и примириться с тем, что мы не те, кем до сих пор считали сами себя, что мы не соответствуем нашим представлениям друг о друге, что мы не идеальны и в нас множество слабостей и демонов, пожалуй, самое трудное в отношениях, особенно если ты идеалист и максималист. Да и нужно ли мириться с этим? – вопрос, не дающий мне покоя до сих пор.

Также трудно не обманываться, не закрывать глаза, быть честным самим с собой.

И совсем нелегко не впадать в истерику, не лить долгие горькие слезы, не жаловаться, не обвинять кого-то, не нести крест жертвы.

Не все так могут, я смогла, но хорошо ли это, еще не поняла, потому что еще не все закончилось, не все отпустило.

И тогда, и сейчас я задавалась вопросом, что нужно слушать, разум или сердце? Ответа не знаю до сих пор, хотя тогда выбрала доводы рассудка или проще сказать – выгоду.

***

Мы споткнулись на том, что мы теперь не одни, изменившийся образ жизни изменил и нас. У нас родился сын и в слепоте счастья я не сразу заметила начавшиеся перемены.

Но сначала было только счастье.

Сразу после рождения сына положили мне на грудь, я смотрела на него и не могла понять, люблю я его или нет. Он поджимал ручки и ножки, склонял головку, норовя принять позу зародыша, и казался размером с литровую пачку сока. Почему-то в фильмах мамы сразу плачут от счастья, а я не понимала своих чувств, даже боялась до него дотронуться. Как-то была ошарашена, не могла сразу осознать масштаб явления.

Доктор бесцеремонно взял малыша за ножки.

– Осторожно, он же маленький! – неожиданно для себя заплакала я от невыносимой жалости к этому комочку.

– Спокойно, мамочка, все просто замечательно!

Позвонила моя мама с поздравлениями, я призналась ей, что не чувствую любви к сыну, что, наверное, со мной что-то не так.

– Что же ты чувствуешь?

– Только жалость, мне его жалко и все.

– И хочется защитить?

– Да, врач его так грубо взял за ножки, изверг какой-то.

– Это и есть любовь, доченька. К детям она так и начинается.

Когда Германа принесли в одежке и дали мне в руки, слезы счастья потекли сами собой, теперь уже как в кино. В груди было тесно от любви и нежности к этому человечку.

– Какой он красивый, правда? – спрашивала я у сестер и врачей.

– Очень, – улыбались они, – все дети красивые.

– Нет, мой лучше, разве вы не видите?

– Конечно, лучше!

– Я серьезно, он не красный и не отекший, не как у всех. Особенный, да?

– Да, – соглашались они, но я уже сочла их слепыми и бездушными, раз они сами не заметили, что Гера особенный.