Ритуал

Лорел посмотрела сначала на него, потом на Дебору, затем на Фэй.

- А ты что думаешь, Мелани? - наконец спросила она.

Голос Мелани оставался по-прежнему холодным и отстраненным.

- Я думаю, что нужно провести собрание, - ответила мудрая.

Шон быстро кивнул.

- Я - за!

В этот момент в комнату зашла Диана, за ней брели близнецы Хендерсоны. Оба выглядели опустошенными и сбитыми с толку, будто бы не могли понять, как такое могло с ними случиться. Глаза Криса покраснели.

При виде братьев все подобрались, и они уселись за стол в полнейшей тишине. Затем Фэй повернулась к Диане; ее золотые глаза сверкали, как золотые языки пламени.

- Сядь, - решительно сказала она. - Нам нужно поговорить.

- Да, - тихо согласилась Диана.

Она села, Фэй последовала ее примеру, Лорел, поставив две чашки с горячим живительным отваром перед близнецами, сделала то же самое. Дебора дернула стул и резко опустилась на него. Сюзан с Мелани этого делать не пришлось - они и так сидели.

Все повернулись к Кэсси.

Их лица казались такими странными - чужими, неузнаваемыми: светлый эльфийский лик Лорел не лучился; холодные глаза Мелани стали еще отрешеннее обычного; выпяченные губы Сюзан плотно сжались; Дебора еле сдерживала ярость. Даже привычно вороватое выражение Шона выражало беспрецедентное достоинство. Диана выглядела бледной и мрачной.

Стеклянные двери отворились, и вошел Ник. Лицо его, как обычно, ничего не выражало и походило на холодный красивый камень. Он прошел в глубь комнаты и сел рядом с Дагом.

Кэсси стояла посреди холодной пустыни отчужденности. Она смотрела на них, членов клуба, а они - на нее, лишнюю. Какие тут слова! Она развернулась и вышла.

10

Кэсси шла, не разбирая дороги. В школе попытались продолжить занятия, но никто даже не думал идти на уроки: ученики бродили по коридорам, слонялись вверх и вниз по лестницам, толпились у главного входа. С удивлением обнаружив, который час, Кэсси решила сходить на урок теоретической физики. Она могла бы спокойно позвонить маме или просто пойти домой, но сперва нужно было прийти в себя - в таком виде показываться на глаза матери не хотелось.

На физике девушка делала бессмысленные записи, чувствуя на себе бесчисленные взгляды. У нее возникло странное ощущение, будто бы не было этих двух недель, будто бы она опять там - в том жутком мирке, где Фэй внесла ее в свой черный список. Однако на перемене она почувствовала разницу: люди беспрестанно подходили к ней и робко шептали: «Ты в порядке?» или «Ну как ты?» Видно было, что их не очень-то тянет это делать, но они отчего-то считают, что должны. После уроков такие визиты вежливости участились: школьники подходили уже группками по двое и по трое, чтобы сказать, например, следующее: «Нам очень жаль» или «Мы хотим, чтобы ты знала - нам тоже будет ее не хватать».

Вдруг она все поняла и чуть было не рассмеялась, так иронична и неприглядна оказалась истина. Они выражали ей свои соболезнования! Не лично ей - клубу: для них она олицетворяла клуб. Все эти не-пришей-кобыле-хвосты тянулись к ней, не понимая, что она такая же чужая в клубе, как и они.

Когда подошла очередная соболезновательница, оказавшаяся чирлидершей [12] и сказала: «Представляю, как тебе, наверное, тяжело!», - Кэсси сорвалась.

- Да я даже не знала ее, - завопила она. - Я разговаривала с ней только один раз в жизни!

Чирлидерша поспешно отвалила. После этого поток соболезнований прекратился.

До дому Кэсси довезла преподаватель истории мисс Ланнинг. Девушка отмахнулась от маминых встревоженных расспросов - очевидно, из школы позвонили и обрисовали ситуацию - и вышла на улицу. По утесу она спустилась на пляж, раскинувшийся прямо под домом бабушки.

Океан еще никогда не смотрел на нее так хмуро: он был насыщенно гудронового цвета, как ртуть в термометре. День, начавшийся так ярко, безжалостно поник, и по мере того, как Кэсси отмеряла его шагами, он становился все мрачнее и мрачнее. А Кэсси все ходила и ходила.

Пляж представлялся ей одним из бонусов здешней жизни, но какой сейчас от него был толк? Она бродила по нему в одиночестве.

В груди все ныло от страшных событий уходящего дня; чувства пытались вырваться наружу, но не могли, и облегчение не наступало.

Кэсси думала, что быть изгоем - худшая из бед. Но оказалось, что есть кое-что похуже: ужасно осознавать, что ты частично вхожа в круг, но никогда не сможешь стать его полноправным членом. Она понимала, что думать о таких глупостях после смерти Кори бессердечно, но ничего не могла с собою поделать. Смятение и боль боролись в ее душе за господство, и она почти завидовала погибшей Кори. Даже мертвая, Кори оставалась полноправной частью, членом сообщества, к которому Кэсси так стремилась. Даже у мертвой девочки было там свое место.

А живая чувствовала себя страшно, безмерно одинокой.

Небо стало темно-серым; бескрайний океан, всегда, как в зеркале, отражающий своего соседа сверху, - почти черным. Глядя на водную гладь, Кэсси ощутила странное и пугающее притяжение: если она зайдет в воду и пойдет - все дальше и дальше…

«Прекрати! - подумала она разгневанно. - Соберись, тряпка».