Роберт Бернс

И хотя Бернс действительно мог положить именно в этот банк те жалкие сто гиней, которые он с таким трудом вырвал у Крича, реклама банка рядом с документами о страшной нужде Бернса в последние годы выглядит по меньшей мере нелепо.

Но не рекламами банков и виски и даже не мрамором памятников живет Бернс в народе.

Пожалуй, нет в мире поэта, которого бы так знали и так пели — на протяжении двух веков! — в его родной стране.

Строки его лучших стихов стали лозунгами, их несут на стягах шотландцы во время всемирных фестивалей — встреч всех людей доброй воли.

Его слова вошли в поговорки, в пословицы, его песни вернулись в народ.

Для множества поэтов, пишущих по-английски, начиная с поэтов «Озерной школы» — Кольриджа, Вордсворта, Саути — и революционных романтиков начала XIX века — Байрона, Шелли, Китса — и кончая многими нашими современниками, Роберт Бернс стал первооткрывателем новых путей в поэзии.

Он научил своих собратьев писать о реальной, земной, человеческой жизни не со стороны, не с точки зрения наблюдателя, а с точки зрения участника этой жизни, ее хозяина, ее творца.

До Бернса поэты тоже писали о простом люде, о простых чувствах.

Но, описывая работу деревенского кузнеца, поэт не чувствовал тяжести молота и жара от наковальни.

Описывая влюбленных, часто забывали о живой земной прелести человеческого тела, о горячей крови, о звонко бьющемся сердце.

Бернс пишет о том, как он сам

пашет землю, сам целует девушку, сам издевается над святошами и ханжами.

И поэтому ему веришь безоговорочно.

Русские читатели впервые узнали Бернса как автора «Субботнего вечера поселянина».

С легкой руки первых переводчиков Бернс был представлен воспевателем идиллической крестьянской жизни, поэтом-пахарем, играющим на досуге «на своей пастушьей свирелке».

Но тогда же в редакционной статье «Московского телеграфа» переводчику поэту Козлову напомнили, что Бернс был пламенным певцом Шотландии, сгоревшим в огне страстей, а не «простым поселянином, очень мило рассказывавшим о своем сельском быте».

К середине XIX века Бернса уже знали более широко.

В 1847 году о нем писал человек, чья поэтическая судьба больше всего напоминает судьбу Бернса: мы говорим о великом Тарасе Шевченко.

Он называет Бернса «поэтом народным и великим». Он говорит, что надо жить с народом, жить его жизнью, «самому стать человеком», чтобы этих людей описывать.

Он понял в Бернсе главное — его близость к народу, его понятность.

Еще позже, в 1856 году, Бернса стал переводить Михаил Илларионович Михайлов.

Михайлов много переводил из английских поэтов. Он выбирал стихи, близкие ему по духу: поэт-революционер, он полюбил в Бернсе такого же бунтаря. Он интересно перевел «Джона Ячменное Зерно», он передал по-русски человечность и теплоту стихотворений «К полевой мыши» и «К маргаритке» и бесконечную нежность «Джона Андерсона».

Но Некрасов, поэт огромного мастерства, видно, чувствовал, что переводы Михайлова все же не передают того волшебства, того поэтического совершенства Бернса, о котором сам Некрасов, не знавший английского, судил со слов Тургенева — горячего поклонника Бернса.

Примерно за год до того, как Некрасов, наконец, опубликовал переводы Михайлова, он писал Тургеневу — писал больной, мрачный, ища утешения в работе:

«...Весной нынче я столько писал стихов, как никогда, и признаюсь, в первый раз в жизни сказал спасибо судьбе за эту способность: она меня выручила в самое трудное и горькое время... И вот еще к тебе просьба: у меня явилось какое-то болезненное желание познакомиться хоть немного с Бернсом, ты когда-то им занимался, даже хотел писать о нем: вероятно, тебе будет нетрудно перевесть для меня одну или две пьесы (прозой, по своему выбору). Приложи и размер подлинника, означив его каким-нибудь русским стихом (ибо я далее ямба в размерах ничего не понимаю), — я, может быть, попробую переложить в стихи. Пожалуйста, потешь меня, хоть страничку пришли на первый раз».

Тургенев отвечает через десять дней:

«Я уверен наперед, что ты придешь в восторг от Бернса и с наслаждением будешь переводить его. Я тебе обещаю сделать отличный выбор и метр27 приложить, Бернс — это чистый родник поэзии».