Робеспьер. В поисках истины

Теперь, когда барышня Катерина Николаевна проходит через длинную, уставленную пяльцами девичью, ни на кого не глядя, бледная и такая худая, что платье у неё с плеч валится, молодым девкам и девчонкам и в голову не приходит вспоминать, какая она была шесть лет тому назад; старухи же с печальным вздохом глядят ей вслед, и оживает при этом у них в памяти мрачная сцена, разыгравшаяся у них в сенях, когда Алёшу привели прощаться с господами, в арестантском халате и в цепях, с бритой головой.

Как он повалился барыне в ноги, да как барышня вскрикнула и в обморок упала — никогда тем, кто это видел, не забыть.

На руках вынесли её, холодную и бесчувственную, как мёртвую, в то время как нового рекрута сводили с чёрной лестницы на заднее крыльцо, где дворня столпилась, чтобы поглядеть на него в последний раз и пожелать ему счастья на царской службе.

Долго не приходила в себя Катерина, а как очнулась, точно безумная стала: никого не узнает, громко про Алёшу бредит, милым, ясным солнышком его называет, срам да и только! Доктор объявил, что у неё горячка и, если кровь у неё от головы не оттянуть, навек рассудка может лишиться.

Раз пятнадцать кровь ей пускали, так что наконец, как восковая сделалась, от простыни не отличишь, так бледна.

А как пришла в себя да поправляться стала, точно зарок дала про возлюбленного не вспоминать. Что на душе у неё было — один Господь ведал, никому она мыслей своих не выдавала. И всех стала чуждаться, даже отца. Только за святыми книгами к нему ходила. Богомольная сделалась и с монахиней Агнией сдружилась.

Старица эта двоюродной сестрой им доводилась, и уж непременно раз в год и Анна Фёдоровна, и Софья Фёдоровна ездили её навестить в монастырь за семьдесят вёрст от города. Тут их родители были похоронены. Мать Агния проживала в отдельной келье с двумя монашками из её же бывших крепостных, принявших пострижение вместе с нею. С тех пор как с барышней Катериной Николаевной случилось несчастье, мать Агния часто за нею присылала и подолгу оставляла её у себя, особливо летом, когда вся семья Курлятьевых уезжала в деревню.

Все были убеждены, что барышня Катерина Николаевна и сама со временем монахиней сделается. Однако, когда случилась вышеописанная история с её сестрой, она была ещё в миру и усердно помогала ухаживать за бедной Машенькой; по целым ночам просиживала у её постели, слушая её бред, и даже, говорят, пыталась умилостивить мать, долго стояла перед нею на коленях и со слезами умоляла сжалиться над влюблёнными. Но, разумеется, это ни к чему не привело. Когда Анна Фёдоровна забирала себе что-нибудь в голову, никто не мог заставить её изменить принятое решение.

А между тем Бочагов был не на шутку влюблён в Машеньку долго не мог он примириться с мыслью её потерять. Три раза приезжал его отец к Курлятьевым. Первый раз его совсем не приняли под тем предлогом, что у них барышня Марья Николаевна при смерти, и второй раз тоже, но, когда он в третий раз приехал, Анна Фёдоровна вышла в гостиную и между ними произошёл разговор, кончившийся полнейшим разрывом между семьями.

Анна Фёдоровна вернулась в свои покои вся багровая от гнева и, не дождавшись ухода посетителя, объявила во всеуслышание, чтобы ни под каким предлогом никого из Бочаговых, ни из господ, ни из челяди, к воротам не подпускать.

— Гнать их от нашего дома. Собаками травить, если во двор войдут! Чтобы всё это знали, все, до последнего мальчишки! — грозно повторяла она, так громко возвышая голос, что слышно было в прихожей, где старый Бочагов, бледный от негодования, надевал шубу, которую подавал ему приехавший с ним лакей. Губы его дрожали, он не в силах был произнести ни слова и только, уже усевшись в карету, успокоился настолько, чтобы перекреститься и прошептать:

— Надо благодарственный молебен отслужить Пресвятой Богородице за то, что она спасла нашего Сашу от такой тёщи. Чёрт, а не баба!

Всё это, разумеется, барышне Марье Николаевне было передано, и долго плакала она по ночам в длинной светлой комнате наверху, где она спала с сёстрами. И стала она худеть и желтеть, как и старшая сестра. И улыбка у неё сделалась такая же вымученная и глаза такие же грустные, как у Катерины.

Первое время каждый день мать посылала за нею, чтобы бранить её, но затем мало-помалу охладела и к ней, как и к старшей дочери, особенно когда третья, Клавдия, подросла и пришлось за нею смотреть в оба, чтобы не вздумала тоже влюбиться.

— Да отчего же она их замуж не хочет отдавать? — дивились в городе наивные люди.

Когда обращались с этим вопросом к Софье Фёдоровне Бахтериной, она из политики от прямого ответа уклонялась, ссылаясь на судьбу да на то, что, вероятно, женихи не приходятся сестрице Анне Фёдоровне по вкусу.

— Помилуйте, да чем Бочагов не жених? Один сын у отца, всё имение ему достанется, дочерей только капиталом наградят.

— А Кокошкин? А Супонев? А Григоров? — припоминали городские кумушки про молодых людей, сватавшихся за барышень Курлятьевых с тех пор, как их стали вывозить в свет.