Робеспьер. В поисках истины

— Так пойдёмте... Мы посидим с вами на террасе... Вы нашего сада ещё не знаете... Я вам его покажу, там есть местечки, которые особенно прелестны при лунном свете...

От возраставшего смущения слова с трудом выговаривались, румянец всё гуще и гуще разливался по её лицу, тонкая ручка, опиравшаяся на его руку, трепетала от сдержанного волнения, а в глазах её, когда она украдкой поднимала их на своего спутника, были мольба и страх.

Уступая страсти, она как будто просила пощадить её.

О как прелестна казалась она Леонарду в эту решительную минуту! Всем своим существом чувствовал он, что она его любит, но любит не как женщина, а как невинное дитя, никогда ещё не испытывавшее восторгов любви и недоумевающее перед наплывом неведомого до сих пор чувства, такого могучего, что ей жутко ему предаться.

От избытка счастья он не в силах был произнести ни слова и мог только молча прижимать к себе дрожащую, похолодевшую ручку.

Свита их куда-то скрылась. Поднявшись по крутым ступеням на высокое крыльцо и прежде, чем войти в массивную дубовую дверь, невидимой рукой растворившуюся перед ними, принц Леонард оглянулся назад: на залитом лунным светом дворе не видно было ни души.

XXIII

В то самое время, когда принц Леонард с бьющимся от радостного волнения сердцем в первый раз проникал в дом своей возлюбленной, странная женщина, выдававшая себя за русскую княгиню, проводив гостей, готовилась подняться по витой лестнице в башню, где она проводила большую часть ночи, по всеобщему убеждению, за молитвой и в благочестивых беседах с загадочными личностями, навещавшими её тайно, среди ночной тиши.

Княгиня делала столько добра, что вся окрестная голытьба (а во владениях деда принцессы Терезы её было множество), питая к ней нечто вроде суеверного обожания, остерегалась про неё судить и рядить. Да и не всё ли равно, какими делами занимается она со своими таинственными друзьями и молится ли она с ними согласно постановлениям церкви, или как-нибудь по-своему, не всё ли это равно тем несчастным, которых она благодетельствует деньгами, советами, лекарствами и заступничеством перед властями, которых она спасает от тюрьмы, палок и конечного разорения, внося за них подати? Дай ей Бог за всё это здоровья да внуши ей Господь желание пожить у них подольше!

— Он в башне? — спросила княгиня у своей компаньонки, пожилой молчаливой девы, которую она при свидетелях величала фрейлейн Коссович, а наедине называла попросту, Викторкой.

— Давно уж, ясновельможная. Спросили вина, я им отнесла бутылку бургонского и сыру с хлебом.

— Хорошо сделала. Иди спать, я сама его провожу.

— Надо прежде сделать обход, посмотреть, все ли на своих местах.

— Посмотри.

Разговор происходил по-польски. Викторка на другом языке выражаться не умела, хотя и понимала по-немецки, по-французски и по-итальянски, в чём можно было убедиться уж по тому, с каким вниманием прислушивалась она к разговорам окружающих её людей как здесь, так и в других странах, всюду, куда закидывала её судьба с госпожой её, страстной охотницей до путешествий.

Княгиня отправилась в башню одна.

Там, в довольно обширной комнате с запертыми ставнями, с голыми стенами и почти пустой (всё убранство её состояло из невысокой кафедры посреди да деревянной лавки грубой работы у одной из стен) прохаживался большими нетерпеливыми шагами из угла в угол граф Паланецкий.

— Ну что? Они теперь вдвоём? — спросила княгиня, протягивая ему руку, которую он рассеянно поднёс к губам.

— Да уж не знаю право, что тебе и сказать! — с досадой вымолвил он. — Октавиусу приказано тотчас же сюда прибежать, если наш птенчик не попадёт в западню. До сих пор его нет, попался, значит, но что из этого произойдёт дальше, боюсь и загадывать. С такой юродивой, как наша Клавдия, всего можно ждать. Помнишь историю с королём?

— Ну, какая же разница! Тот был стар и противен, а в этого она сама влюблена, — возразила княгиня.

Но граф продолжал брюзжать.

— Влюблена, влюблена... А знаешь ли ты, что я поэтому-то и не рассчитываю на успех, что она в него влюблена?

— Не понимаю!

— Я тебе этого объяснить не могу. Надо знать эту девчонку, как я её знаю, чтоб это понять. Будь она просто дура, как все ей подобные русские дворянки, которые только тем и отличаются от своих крепостных девок, что их нельзя сечь, как этих последних, ну тогда давным-давно была бы она у меня пристроена. Можно было бы и на самолюбие её подействовать, и угрозами запугать или просто...

Он запнулся. Впрочем, и без слов мысль его поняли.

— Ты это про Еленку вспомнил? — подсказала его собеседница с усмешкой.