— Если я решилась провести здесь зиму, то единственно потому, что Курлятьев должен был ехать в деревню для устройства своих дел. Имение его в трёх верстах от нашего. Услышав, что его там ждут, я поспешила с отъездом в Москву... И вот вчера узнала, что и он здесь и, Бог знает, для чего медлит с отъездом на юг. Каждую минуту мы можем встретиться. При одной этой мысли я холодею с ног до головы. Что мне делать, чтоб отогнать злые мысли, которые меня осаждают? Чтоб заглушить ненависть к несчастному ребёнку, невинной причине моего несчастия? Научи меня, наставь, просвети и поддержи... О поддержи меня! Будь для меня тем, чем была Каллиста!
Последние слова воплем вырвались из её наболевшей груди, и, умоляюще простирая руки к своей повелительнице, она простонала:
— Что мне делать? Куда мне бежать?
— Никуда не убежишь ты от дьявола, — прервала её ясновидящая, снова строго возвышая голос.
— Что ж мне делать? — вскричала в отчаянии княгиня.
— Соединиться внутренне с Богом; не слегка перевязывать рану, но дойти до корня зла и начать с отречения от самой себя, с послушания.
— Сердце моё тебе отверзто, ничего я от тебя не скрыла, приказывай, всё исполню.
— Исполнишь, не мудрствуя лукаво, со смирением и покорностью? — спросила ясновидящая, резко отчеканивая слова.
— Не мудрствуя, со смирением и покорностью, — повторила, как эхо, княгиня.
— Хорошо. На первый раз мы потребуем от тебя немногого. Поезжай домой. Вчера тебе принесли приглашение на бал. Ты поедешь на этот бал...
Княгиня не возражала. Слова не выговаривались. Мысли таким вихрем проносились в мозгу, что ни на одной из них нельзя было остановиться. Как былинка под напором бурного ветра, поникла беспомощно её душа перед странным существом, повелевавшим ею. И чувствовала она, что не принадлежит себе больше. Чужая воля проникала всё глубже и глубже ей в сердце, покоряя его своей власти. Бороться против этой воли она и не пыталась, только в покорности и самоотречении обрящет она покой, которого жаждет, — ни в чём больше.
— Ты поедешь на этот бал, — повторила ясновидящая, — и все силы приложишь к тому, чтоб быть, как другие. Будешь весела, любезна, разговорчива со всеми, кто к тебе подойдёт.
— И с ним тоже? — вскричала в ужасе княгиня.
— С ним особенно. Он должен убедиться, что ты к нему так же равнодушна, как и он к тебе. Это нужно. Помни — нужно.
И с этими словами она нежно притронулась к её лбу и провела рукой сначала по одной стороне её лица, а потом — по другой.
От этой ласки у княгини точно ледяная глыба растаяла в сердце; сдвинутые озабоченно брови расправились, а глаза засветились радостным восторгом.
— Иди, и да хранит тебя Тот, Который всё видит и без воли Которого ни один волос с головы не упадёт, — торжественно вымолвила ясновидящая, протягивая к ней руку благословляющим жестом.
Княгиня порывистым движением схватила на лету эту руку и благоговейно прижалась к ней губами. А затем она вышла лёгкой поступью, в экстазе своём ничего не замечая по пути. Бессознательно последовала она за девушкой в белом чепце, которая, встретив её у дверей, прошла в прихожую, надела на неё салоп и провела её до сеней, где ждал тот человек в плаще с капюшоном, что отпер ей калитку. Короткий зимний день сменился вечером, и привратник маркизы с зажжённым фонарём в руках повёл княгиню по черневшей между сугробами тропинке к воротам. А на улице, как два волчьи глаза, сверкали в темноте фонари у кареты, поджидавшей княгиню, должно быть, уж давно, если судить по тому, как озябли лошади и люди. Первые нетерпеливо фыркали, постукивая подковами о мёрзлый снег, а лакей с кучером, ёжась и похлопывая руками в меховых варежках, чтоб согреться, вполголоса вели промеж себя разговор насчёт барских затей.
— И какой это леший указал ей на этих бедных, что здесь живут! Точно мало нищих в городе, — говорил Стёпка, молодой парень в ливрее князей Дульских и в треугольнике с кокардой на напудренном парике.
— Оно пользительнее для души, как потрудишься, — солидным тоном возражал бородатый старик кучер.
— Эдакая трущоба! Тут и зарезать нипочём. Кричи, сколько хочешь, никто не услышит, — снова начал, помолчав немного, Степан, всматриваясь в пустынный мрак, окутывавший местность, с черневшими на белесоватом фоне снежных сугробов низкими строениями за заборами, через которые перевешивались покрытые инеем ветви деревьев.
— Да, вот бы где бутырей-то понасажать; без дела бы не сидели, нет... И что это она там застряла, словно у важных господ каких, право; остынешь тут совсем, её ждамши, — заметил кучер.
Лакей, прислушавшись, с испугом объявил, что кто-то едет. Действительно скрип снега под полозьями и стук лошадиных копыт со стороны города становился всё явственнее и явственнее, а через минуту в нескольких шагах от кареты остановились санки. Из них выскочили какие-то двое и подошли к калитке.