Робеспьер. В поисках истины

Я вижу смерть. Она уже встаёт над дворцом с густым садом. Едва стает иней, покрывающий ветви, и не успеют ещё почки пробудиться к жизни, как старший в этом доме будет мёртв. Я вижу проходную залу вроде галереи, где тело его лежит на возвышении, и толпу бледных и трепещущих людей, подходящих один за другим с ним прощаться. Я вижу плиту в мрачном храме, окружённом морем, под которой стоит его гроб. Холодно, — продолжала она, вздрагивая. — Снег местами белеет на чёрной земле. Деревья стоят обнажённые, небо сумрачно, густой туман стелется над желтовато-серым городом, сливаясь с волнами реки. Катастрофа свершится скоро, через несколько недель. Надо торопиться.

Она смолкла и, закрыв глаза, провела рукою по лбу точно для того, чтоб отогнать видения, проносившиеся перед нею, а затем, обернувшись к Марье, которая, крестясь и шепча молитву, поднималась с колен, спросила у неё, скоро ли собирается она назад в обитель.

— Завтра, — отвечала монахиня. — Мы больше не увидимся. До весны я ещё, может быть, протяну, но уж дальше вряд ли, — прибавила она со спокойным равнодушием существа, для которого жизнь потеряла всякую цену.

— Кому пошлёт Господь раньше смерть, тебе или нам, этого нельзя знать, — заметила Катерина.

— Истинно так, — вставила Клавдия. — Вот я уж, кажется, на верную погибель иду, а если Господу угодно будет меня и на сей раз спасти, надеюсь ещё на родине побывать. Увидимся ещё, может быть.

— Я давно готова, — продолжала стоять на своём Марья, не вслушиваясь в возражения сестры. — У меня и гроб с прошлого года в келье стоит, чтоб со смертного одра, как обмоют, так в него...

И улыбнувшись светлой, детской улыбкой, от которой исхудалое и потемневшее её лицо просияло и помолодело, она прибавила: — Помните, как тогда, когда мы были совсем крошки и нас няня Григорьевна купала, а потом в мягкую, тёплую постельку укладывала? Как хорошо было тогда! Спокойно, радостно, уютно! Так и в гробу нам будет.

— Правда, правда, Бог есть любовь, — подхватила восторженно Катерина.

Но монахиня уже раскаивалась в своём увлечении утешительными мыслями и образами, снова брови её сдвинулись, глаза опустились, бледные губы зашептали молитву, а сердце сжалось мучительным предчувствием. Какой новой мукой угодно будет Господу покарать её за то, что она поддалась искушению, на минуту забыла свои и родительские грехи и позволила себе мечтать о загробном блаженстве?! А всё оттого, что она преступила устав обители, нарушила обет, данный Богу, навсегда отрешиться от всего мирского, и согласилась свидеться с сестрой, с которой была в разлуке двадцать лет. Какая она ей сестра теперь? франкмасонка, колдунья, изрекающая прорицания силою дьявола! Даже одно то, что она провела с этой оглашённой целую ночь в одной комнате и дышала одним воздухом с нею, не составит ли незамолимый грех, за который придётся поплатиться вечными муками?!

От волнения она закашлялась, и кровь, показавшаяся у неё из горла, обагрила белый платок, который она поднесла к губам. Но выражение лица её было так сурово, и она так упорно держала глаза опущенными, что сёстры не смели к ней подойти, чтоб попытаться облегчить её страдания, а обе, со слезами жалости на глазах, издали смотрели на неё, мысленно и каждая по-своему моля Бога успокоить её и утешить.

Но шум, всё явственнее и явственнее долетавший до них с улицы, по которой разносчики снеди начинали уже выкрикивать свой товар, напомнил Клавдии, что ей пора расстаться с сёстрами, и она увлекла Катерину в соседнюю комнату.

Тут она у неё спросила: не может ли она чем-нибудь помочь ей и её мужу? Бывали примеры, что величайших преступников миловали, когда они делались того достойны и когда было кому за них ходатайствовать.

И в подтверждение своих слов она назвала несколько известных по всей России людей, начавших своё житейское поприще страшными преступлениями. И всё это теперь смыто и забыто, приписано несчастному стечению обстоятельств, неопытности, гнусным примерам.

Ей не дали договорить.

— Нет, Клавдинька, наши грехи настоящего искупления ждут, — возразила с покорным вздохом Сынкова.

— Да разве твой Алексей Степанович не искупил сторицей невольные грехи юности? Сколько вы добра людям сделали, сколько храмов во славу Божию воздвигли! В храмах этих каждый день за вас молятся. А скольких вы на путь истины наставили! Про тебя я уж не говорю, вся Москва, молящаяся и о душе своей пекущаяся, тебя чтит и благословляет, но и его, твоего мужа, не меньше тебя уважают и любят. Я сама слышала, как про него говорят, и радовалась за тебя.

— То люди, Клавдия. Нам ли с тобой придавать значение тому, что люди толкуют!