Робеспьер. В поисках истины

«Просвети его, Господи, Царь Небесный! Направь на путь истины»... — взывал умирающий к разверзающемуся уже над ним небу...

Курлятьев проснулся.

С трудом проникая в крошечное решетчатое окно, белесоватый свет занимавшейся зари скупо освещал каморку, в которой он лежал на грубом холщовом мешке, набитом соломой. Он увидел позеленевшие от плесени стены, земляной пол с копошащимися насекомыми и глиняный кувшин с водой в углу.

Принимая это за продолжение грёзы, Курлятьев протёр глаза и приподнялся; но всё пребывало в том же виде. Холодея от ужаса с ног до головы, он вспомнил о случившемся накануне, на него напало отчаяние, и холодный пот выступил на лбу.

Подушка его была ещё мокра от пролитых слёз во сне за других, а теперь сердце его содрогалось от ужаса за себя.

Вдруг как-то, точно наитием свыше, постиг он и измерил всю безвыходность своего положения, беспомощность и одиночество. Где был у него вчера разум? Почему дал он себя обвинить и опутать, ни знаком, ни словом не протестуя против чудовищной клеветы и насилия? Разумеется, его все теперь считают виновным. Иначе и быть не может, И сам бы он осудил, не задумываясь, кого угодно, по таким уликам... Что за роковая сила заставляла его молчать, когда надо было говорить, и говорить там, где следовало молчать?

Сила эта втолкнула его в пропасть, из которой нет выхода. Он погиб на всю жизнь. Когда он будет уверять на суде, что не он убил князя, никто ему не поверит. Чем объяснить это странное поведение перед трупом, отсутствие гнева и негодования при обвинении, как не удручённостью убийцы, терзаемого угрызениями совести? Кто же захочет поверить, что он иначе не мог поступать, что невидимая сила овладела его телом и душой до потери всякого самосознания, всякой воли, что он в течение целых суток даже и думать не мог, о чём хотел? Как чувствами его, так и помышлениями управляла всё та же таинственная сила.

Она же и послала ему вещий сон, раскрывший ему глаза на то, чего он раньше не понимал. Эти злодеяния, эти слёзы и кровь, которых он был безучастным свидетелем с раннего детства и которые лились для него, чтоб доставить ему больше денег, большую возможность предаваться дьявольским утехам, называемым светскими удовольствиями и земным счастьем, все эти мерзости вопиют против него к вечной истине и справедливости. Он должен всё это искупить... За всё и за всех пострадать — за сестёр, за отца, за рабов, замученных его матерью. Да, это неизбежно. Чем больше углублялся он в эту мысль, тем яснее и неопровержимее она ему казалась.

И всего изумительнее то, что он уже давно это знает, а только забыл. Мирская суета заглушила в нём предчувствие духа истины, но теперь, когда всё случилось так, как ему было предсказано...

Он стал прислушиваться... Издалека раздавался голос. Сначала так глухо, что можно было принять его за шум ветра в дремучем лесу, но чем дальше, тем всё явственнее и явственнее различал он слова, заглушаемые по временам, точно взрывами отдалённой бури.

— ...Ты был, как труп, из которого вынули душу... как слепец от рождения...

— О правда, правда! — прошептал он, падая на колени и простирая руки к невидимому духу.

— Но на тебя повеял дух истины...

— Верую, Господи! Помоги моему неверию! — вскричал он в восторге. — Никогда не забыть мне этой блаженной минуты просветления! Никогда не примириться с отсутствием духа! Всюду буду я искать его, и не найдёт жаждущая моя душа ни в чём земном утехи, доколе не сделаюсь достойным слиться с Ним, проникнуться Им до мозга костей, уничтожиться в Нём всем моим существом, чтоб каждый мой вздох, каждое помышление, каждое слово и движение исходили от Него...

«Кто это говорит его устами? Чьи слова он повторяет?» — спрашивал он себя, с недоумением озираясь по сторонам.

Он поднялся с колен. Те же заплесневелые стены с ползающими гадами окружают его, ноги его стоят на том же земляном полу и у той же гнусной подстилки с грубой подушкой; сквозь железную решётку так же скупо, как и прежде, проникает свет, но как ему хорошо! Неземным блаженством полна его душа! Ни страха, ни сомнений нет больше в его сердце. Всё ему теперь ясно, и он спокоен, как ребёнок у груди матери. Он нашёл путь к истине, и Тот, Кто его сюда привёл, поведёт его и дальше.

Он опустился на свою подстилку, опёрся локтями на колени, опустил голову на ладони, закрыл глаза, и снова стали проходить перед ним призраки, но на этот раз из более близкого прошлого. Он видел себя с княгиней Верой и с другими женщинами, видел страдания, слёзы, ложь и предательство, которых он был причиной, он увидел себя за злополучным ужином, за которым он в пьяном виде выболтал тайну князя Дульского, и всё ему стало ясно...

Княгиня Вера не может не презирать его и не ненавидеть. А прочитав её письмо, Корнилович не мог не заподозрить его в убийстве.

И тот, кто убил князя, должен был это знать. Недаром его же оружием совершено преступление.