Робин Гуд

— Прямо к цели, милорд, — ответил Ритсон, — и если мне не изменяет память, и часа не пройдет, как мы постучимся в дверь дома лесника.

Три четверти часа они ехали молча, потом тот, кого его спутник величал милордом, воскликнул в нетерпении:

— Скоро мы приедем, наконец?

— Через десять минут, милорд.

— Хорошо; но этот лесник, этот человек, кого ты называешь Хэдом, заслуживает моего доверия?

— Да, безусловно заслуживает, милорд; мой зять Хэд — человек суровый, прямой и честный; он почтительно выслушает историю, придуманную вашей милостью, и поверит в нее; он не знает, что такое ложь, и даже недоверие ему неведомо. Смотрите, милорд, — радостно воскликнул Ритсон, прервав похвальное слово леснику, — видите там отблески света на деревьях? Так вот, их отбрасывают окна дома Гилберта Хэда. Сколько раз в молодости я благословлял как путевую звезду свет этого очага, когда вечером мы возвращались усталые с охоты!

И Ригсом застыл, мечтательно и умиленно глядя на мерцающий огонек, пробудивший и нем воспоминания прошлого.

— А ребенок спит? — спросил дворянин, которого волнение слуги совсем не тронуло.

— Да, милорд, — ответил Ритсон, и лицо его тотчас приняло выражение полнейшего безразличия, — крепко спит, но, клянусь спасением души, я не понимаю, зачем вашей милости нужно прилагать такие усилия, чтобы сохранить жизнь маленькому существу, которое так вредит вашим интересам? И если вы хотите навсегда отделаться от этого ребенка, не всадить ли ему в сердце клинок на два дюйма? Я к вашим услугам, только прикажите. Обещайте лишь в награду упомянуть мое имя в вашем завещании, и наш маленький соня больше не проснется.

— Замолчи, — резко оборвал его дворянин, — я не желаю смерти этого невинного создания! Я боюсь, что в будущем все может обнаружиться, но предпочитаю мучиться страхом, а не угрызаться совестью из-за преступления. Впрочем, я смею надеяться, и более того, даже верить, что тайна, окутывающая рождение этого ребенка, никогда не откроется. Если же случится иначе, то это может быть только твоя работа, Ритсон, и клянусь тебе, что отныне я буду пристально следить за всеми твоими шагами и поступками. Воспитанный как крестьянин, он не будет страдать от заурядности своего положения; он построит себе счастье в соответствии со своими вкусами и привычками, и об имени и состоянии, которые он, не ведая того, сегодня теряет, сожалеть не будет.

— Да свершится ваша воля, милорд! — холодно отозвался Ритсон. — Но, по правде сказать, жизнь такого малыша не стоит даже тягот пути из Хантингдоншира в Ноттингемшир.

Тем временем путники, наконец, спешились перед хорошеньким домиком, запрятанным в лесной чаще, как птичье гнездышко.

— Эй! Сосед Хэд, — закричал Ритсон веселым и зычным голосом, — отоприте побыстрее, дождь так и хлещет, а отсюда видно, что у вас пылает очаг. Отпирайте, приятель, отпирайте, это ваш родственник просит у вас гостеприимства.

В доме послышалось глухое ворчание собак, а осторожный лесник начал с того, что спросил:

— Кто там стучит?

— Друг.

— Какой друг?

— Роланд Ритсон, твой шурин. Открой же, мой добрый Гилберт.

— Ты Роланд Ритсон из Мансфилда?

— Да, да, я самый, брат Маргарет. Да ты откроешь, наконец? — закричал в нетерпении Ритсон. — За столом поговорим.

Дверь наконец отворилась, и путники вошли в дом.

Гилберт Хэд сердечно пожал руку шурину и, вежливо поклонившись дворянину, сказал:

— Добро пожаловать, сэр рыцарь, и не обвиняйте меня в нарушении законов гостеприимства, хоть я несколько минут и держал перед вами дверь на запоре и не приглашал вас к очагу. Жилище мое стоит уединенно, а по лесу бродят разбойники, и это понуждает меня к осторожности, потому что недостаточно быть только смелым и сильным, чтобы избежать опасности. Так что примите мои извинения, благородный путник, и соблаговолите считать мой дом своим. Садитесь к огню и обсушите свое платье, а вашими лошадьми сейчас займутся. Эй, Линкольн! — крикнул Гилберт, приоткрывая дверь в соседнюю комнату. — Поставь лошадей этих путников под навес, потому что наша конюшня для них слишком мала, и дай им всего вдоволь: полную кормушку сена и соломы по брюхо.

Тотчас же появился крепкий крестьянин в одежде лесника; он пересек большую комнату и вышел, не полюбопытствовав даже взглянуть на пришедших; вслед за ним появилась хорошенькая женщина, не старше тридцати лет, и кинулась обнимать Ритсона, подставляя лоб его поцелуям.

— Дорогая Маргарет, сестричка! — воскликнул Ритсон, крепко целуя ее и разглядывая с простодушным восхищением, к которому примешивалось удивление, — да ты совсем не изменилась: и лоб такой же чистый, и глаза блестят, а губы и щеки розовые и свежие, как в те времена, когда наш добрый Гилберт ухаживал за тобой.

— Это потому, что я счастлива, — ответила Маргарет, бросая на мужа нежный взгляд.