Роднички

До Родничков расстояние небольшое, но прямых поездов туда нет. От узловой станции Ельники нужно было еще километров сорок ехать по узкоколейке. Так ездили, наверное, наши предки. Маленький, почти игрушечный паровоз с большой трубой тащил две пустых товарных платформы и два дощатых вагончика, поделенных на купе-клетушки с деревянными лавками и полами. Рессоры были допотопные, в вагоне хорошо ощущалось, как жестко катятся по рельсам колеса, тяжело бухая на стыках.

Он никуда не торопился, этот поезд: елки и частый осинник вдоль насыпи уплывали назад не быстро. Путь был проложен по старой просеке, насыпь давно осела и почти сравнялась с землей, между шпалами густо росла лесная трава. Лес временами почти вплотную подходил к насыпи, под ним пышно разросся папоротник, там и сям вылезали из чащи перепутанные кусты малины, а дальше, в глубине леса, мелькали белые стволы берез и сумрачно темнели островерхие ели. Где-то в чащобе глухо куковала кукушка. «Ку-ку, — монотонно отмеривала она. — Ку-ку…» Иногда открывался прогал в лесу, и тогда поблизости видны были невысокие пологие горы, заступающие одна за другую, то густо покрытые лесом, то плешивые, с торчащими кое-где серыми скалами. Раз или два блеснули вдали крутые изгибы Чусовой с низким ее левым берегом и каменным, отвесным, как стена, берегом правым. И снова, попыхивая трубой, паровозик вкатывался в лес.

Антон сидел на подножке вагона, подставив лицо ветерку, пахнущему хвоей и паровозным дымом. Если бы не Бубенцова, которая в последний день перед практикой вдруг переметнулась вместе с Гришей и Валентином в их группу, ему было бы совсем хорошо — на душе было бы спокойно. А так он все соображал, зачем она решила ехать в Роднички. Неотвязно хотелось думать, что из-за него, но он был уже стреляный воробей, и он так не думал. И не собирался думать. Самое лучшее было бы вообще забыть о ее существовании; встретиться завтра и не заметить ее среди однокурсниц. Не притвориться, а вправду не заметить. То-то на душе стало бы легко! То-то б хорошо! И эти две недели в Родничках можно было бы провести отменно: купался бы, загорал, ел простоквашу и пребывал бы в самом безмятежном настроении.

В вагоне сквозь приглушенный говор и смех затренькала гитара, слышно было, как Валентин напевал под гитарный перебор:

Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать.Не надо, не надо, чтоб становилось тошно.Мы успели сорок тысяч разных книжек прочитатьИ узнали, что к чему и что почем, и очень точно.

«Очень точно сказано», — решил Антон. Он уже хотел было вернуться в вагон к ребятам, когда Бубенцова вышла в тамбур, попросила: «Подвинься», — и уселась рядом. Дверной проем был узким — они оказались плотно прижатыми друг к другу. Антон, конечно, это чувствовал, но встать и уйти почему-то не решился. Время и место были удобны для разговора, и Антон уже готовился к нему, то есть ждал от Бубенцовой чего-нибудь нежно-укоряющего, вызывающего на объяснение, и заранее настраивал себя на сухой и холодный ответ, но она спросила только, скоро ли Роднички.

— Должно быть, подъезжаем, — взглянув на часы, сказал Антон. — Часа два тащимся.

— А хорошее название «Роднички», правда? — сказала вдруг она. — Такое светлое, чистое и звонкое.

Антон промолчал. Он еще в городе, как только услышал, почувствовал прелесть этого названия, но ему было неприятно, что и она заметила то же. Он думал, что его одного тронуло это неброское, но очень красивое название поселка, куда они ехали. Высокомерия и снобизма, кстати сказать, у него всегда хватало.

— Ты почему поехал в Роднички? — спросила Бубенцова, заглядывая ему в лицо.

— Потому что ты собиралась в Каменку, — ответил он и, как всегда, сказал правду. Но не всю. Само название еще в городе поманило его, будто обещало что-то хорошее, будто звало.

Она тихо засмеялась и наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо.

— А я поехала в Роднички, чтобы попасть в одну группу с тобой.

— Неразумно.

— Почему?..

— Долго объяснять.

— И что ты такой разумный! — с ироническим вздохом сказала она. — Хоть бы раз тебя увидеть глупым и простым. Ты не можешь, да? Ты не умеешь?..

— Не умею.

Бубенцова посидела, посидела, потом протяжно, глубоко так вздохнула, поднялась и ушла в вагон. Антон наш даже не шевельнулся: можно было подумать, что, глубоко задумавшись, он просто не заметил, как она ушла. А просека постепенно расширилась, просветлела впереди, лес расступился, и вагончики выкатились на открытое пространство.

Это было живописное и очень уютное место. Прямо от насыпи широко разливалось озеро, впереди и чуть справа на плавно изгибающейся его закраине поместился небольшой старинного вида заводик с корпусами из темно-красного кирпича, с черной, курящейся дымом трубой. А за ним и вокруг него на пологой горе лежал поселок из небольших деревянных и кирпичных домов с каменной церковью на возвышении и белой колоколенкой без креста.