Родник пробивает камни

Владимир пытался даже предугадать первую фразу, которую бросит Таранов, когда он, Владимир Путинцев, переступит порог его кабинета. «От кого, от кого, а уж от вас-то я этого не ожидал, товарищ Путинцев. Худякову еще простительно». Таранов станет подбирать резкие, обидные слова, а руки станут жадно выискивать себе какую-нибудь работу. Нет, он не будет во время всего этого разговора начальственно и гневно смотреть в глаза Владимира. Он подойдет к распахнутому окну, встанет спиной к Владимиру, а взгляд его будет бродить по территории завода, по стеклянным крышам цеховых корпусов, по пестрым цветочным клумбам. А потом скажет: «Артиста из вас не получилось. И Худяков в этом не виноват. Как всякий недалекий и завистливый по натуре человек, да к тому же с деревенской хитрецой, Худяков ничего другого, как повесить на ваш станок эту глупую вывеску, не нашел. Ну и повесил, ну и что?.. Что здесь особенного, чтобы из-за такой глупой и неостроумной выходки выкинуть такое, что теперь вашим делом по заявлению Худякова занимается милиция? Чего доброго, возьмут и влепят за хулиганство по пятнадцать суток? А ведь ваша фотография последние два года висит на доске Почета среди ударников коммунистического труда завода. Коммунист, член партбюро цеха, только что получил диплом о высшем образовании…»

По дороге в заводоуправление, где на втором этаже размещался партком, перед глазами Владимира отчетливо встала злополучная фанерная дощечка, на которой свежей, еще подтекающей голубой нитрокраской было написано: «Кина не будет!.. Ха-ха, ха-ха, ха-ха!..» С последнего «ха» стекала голубая, жирно поблескивающая полоска потека, и несколько капель краски голубели на левом борту станка. Эту вывеску Владимир увидел еще издали, когда свернул с магистральной дорожки цеха и направился к своему рабочему месту. Своей голубизной буквы хлестнули его по сердцу, опалили чем-то горячим и спазмой перехватили горло. «Кина не будет…» Да, тот, кто писал эти строки, был прав: «Кина не будет». Все на своих местах. И эти три «ха-ха» тоже были вроде бы к месту. И зачем было нужно Арсену Махарадзе и Николаю Зубареву затевать это глупейшее расследование, чтобы после дотошных расспросов двух работниц из красильного отсека цеха, где уже готовые к дальнейшей сборке роторы красили голубой нитроэмалью, наконец напасть на след Худякова? И тут перед глазами Владимира предстало перекошенное страхом рыжее веснушчатое лицо Худякова с бесцветными ресницами и пепельно-голубыми глазами, в которых метался вопль о пощаде. Но его не пощадили. Из рук Арсена Махарадзе вырваться трудно; двухпудовой гирей он легко крестится двенадцать раз. Арсен держал Худякова сзади за уши, а Зубарев, чуть не до запястья погрузив в чан с теплой эмалью руку, доделал остальное. Худякова почти умыли голубой эмалью. Попала краска и на ошметки огненно-рыжих волос. Но сделали все аккуратно — глаза пощадили. Знали, что это будет уже членовредительство, за что, чего доброго, угодишь и на скамью подсудимых. Голубые глаза Худякова на голубом фоне щек почти стали незаметными. «Все, как я понял, сработано по вашей подсказке», — скажет Таранов. Путинцев будет молчать. «Скажите честно: вы автор этого позорного сценария?» — будет наступать Таранов и только потом повернется к Владимиру и в упор посмотрит ему в глаза. На этот вопрос Владимир ответит коротко, без тени оправдания, но ответит так, что у Таранова не будет и грана сомнения в правоте и честности его слов: «Никто никому не подсказывал. Все произошло без сценария». — «Экспромтом?!» — «Да!..» — «Так кто же виноват?» — «Все трое, и в равной степени».

Но даже и тогда, когда Владимир произнесет эти уже заготовленные им слова ответа, в душе он останется твердо уверен, что совершенно не причастен к проделке Махарадзе и Зубарева, которые так жестоко отомстили за оскорбленного друга.

Если бы Владимир успел вовремя подскочить к чану с нитролаком и остановить руку Зубарева, когда он вошел в красильный отсек цеха, то ничего не произошло бы. И не шагать бы ему сейчас по заводскому двору с тяжелыми вопросами Таранова и его смутными, как далекое эхо в лесу, ответами.

Таранов принял его сдержанно и несколько настороженно. Вопреки ожиданию Владимира, не встал у распахнутого окна кабинета и не бросал из-за плеча слова упреков и нравоучения. Он сидел за столом, энергично катал в пальцах обгоревшую спичку и пристально, с выражением болезненной озабоченности, всматривался в лицо Владимира.

— Я слышал, у вас какие-то неприятности на киностудии?

— Да.

— Конфликт с режиссером-постановщиком?

— Конфликт неразрешимый. — Владимир вяло улыбнулся, следя за выражением лица Таранова. А сам думал: «Начинает с подходом. Постелет мягко, а уложит спать на камни. Ну что ж, давай…»

— Это хуже. — Таранов потер лоб и щеки жесткой ладонью. — Может быть, еще можно чем-нибудь помочь?