Родник пробивает камни

Встречали нас торжественно, сердечно. Приехал заместитель директора завода. Я увидела его первый раз. Были на платформе представители партийной и комсомольской организаций завода. Был начальник цеха. Дедушка наш в толпе возвышался почти на целую голову. Встретил он меня как с войны, где я провоевала много лет и осталась жива. Какой он у нас умный и нежный человек. На другой же день после моего приезда из Сибири Стеша уехала в деревню. Пробудет там, как она говорила, весь сентябрь. В этот же день я перевезла свои вещи к дедушке. Тянула меня к себе тетя, но дедушка показал тут свой каретниковский характер. Разговор был втроем: дедушка, я и тетя. Вначале все шло спокойно, каждый приводил свои доводы и соображения, убеждая меня, что жить я должна до вашего приезда непременно у… тетя — у нее, дедушка — у него. Но стоило тетке упомянуть имя Марии Николаевны, с которой она, оказывается, уже договорилась о моей работе в ГУМе, и произнести слово «манекенщица» — дедушка пришел в ярость. Тетушка, как всегда в таких случаях, назвала его консерватором, ретроградом, обвинила в старомодности, в незнании, чем живет сегодняшняя молодежь, и пр. и пр… Однако спор оборвала последняя фраза деда, которая все решила. Он встал, взял свою палку и, собираясь уходить, сердито сказал: «Решайте как хотите!.. Живи, где тебе удобней, но если ты пойдешь в манекенщицы, то к гробу моему не смей подходить! И на могилу мою не знать тебе дороги!..»

Я первый раз увидела, каким суровым и непреклонным может быть наш дедушка. Тетя ушла от нас побежденной.

В манекенщицы, конечно, я никогда бы и сама не пошла, а вот насчет стюардесс дедушка не прав. Зря у него какая-то предубежденность.

Дедушка мне много рассказывал о своем заводе, о своем дедушке и об отце, о себе… Он свято и строго бережет рабочие традиции и готов требовать этого от других. А однажды он долго и терпеливо развивал свою точку зрения о преемственности поколений. Он страстно хочет, чтобы бывалые старики перед тем, как уйти из жизни, могли передать свой опыт жизни, закал своих сердец детям и внукам. Передавать так, как раньше, в старину, мастера Дамаска и наши златоустские мастера-умельцы, изготовлявшие булатную сталь, умирая, передавали детям своим тайну могущественного ремесла. А дети — внукам… И так из рода в род, чтобы из крови отца текла эта великая святая тайна ремесла в кровь сына…

Вот такой наш дедушка И я его открыла только сейчас. Если б вы видели, каким соколом он идет по заводу!.. Весь преображается… Какой свет горит в его глазах, когда он подходит к тому станку «Кингу», за которым сейчас работает ударник коммунистического труда Николай Иванович Рудаков. И все здесь знают нашего деда. Все ему кланяются, жмут руку, и кое-кто шутя называет Максимом Горьким.

Работать я буду на кране, сначала — ученицей, а потом, как дедушка говорит, если будет прилежание, — самостоятельно. О своих первых ощущениях во время работы на этой могучей железной птице, что носит в когтях тяжелые грузы, я напишу вам позже, а сейчас в комитете комсомола меня попросили поработать в изоляционно-обмоточном цехе, там небольшой прорыв, некому делать изоляцию для статоров. Папа знает, что такое статор, а ты, мамочка, со своим филологическим образованием все равно в технике ничего не поймешь, потому что в твоем понятии, насколько мне известно, электричество — это натертая суконкой эбонитовая или стеклянная палочка, к которой прилипают бумажки.

Даже девушки из заводоуправления пошли на ликвидацию прорыва и сидят уже неделю, мотают изоленту. Срочный заказ. Дедушка сказал: «Раз надо, значит, надо». Я тоже так думаю. Я хоть пока не пробовала наматывать эту ленту, но видела, как это делают девочки, — работа нехитрая, справляюсь.

Послезавтра выхожу на работу. Отметьте этот день у себя в календаре. Первый рабочий день в моей жизни. Цех, в котором я буду работать, — огромный, просторный, со стеклянной крышей. В него легко вместится футбольное поле.

И все-таки очень и очень волнуюсь. И не потому, что не смогу наматывать изоляционную ленту, а потому, что вдруг не найду в себе тех сил, которые будит во мне дедушка. Слишком долго вы кормили меня пирожными, чтобы сразу перейти на черствые солдатские сухари. Но дедушка меня успокаивает, он говорит, что в нашей «породе все девки и бабы были фабричными, и хорошими фабричными».

Что же мне после этого остается делать?

Я уже научилась готовить окрошку, мыть пол и терпеливо слушать монологи и диалоги в очередях. Дедушка с моим вселением к нему почувствовал облегчение. Но по ночам у него часто болит поясница, стонет. Встает тяжело. Вижу, что я ему очень и очень нужна. Заброшен он был у нас. А мы этого и не замечали.

Володя получил от мамы, из Сибири, письмо. Болеет она. Просит его приехать хоть ненадолго. Корней Карпович в таком глубоком «циклоне», что меня за него иногда тревога берет. Но, как горьковский Актер, он мечтает о мраморной лечебнице которая спасет его, и он снова будет тем Корнеем Брылевым, которого знала Москва тридцатых годов.