Родники мужества

— Да, Иван Семенович, — наконец задумчиво произнес мой спутник. — Не зря мы приехали сюда. Многое открылось мне...

— Побыли бы подольше, услышали бы больше, — заметил я. — Женщин, Андрей Спиридонович, нельзя забывать. Их ли это дело — солдатскую шинель носить, шагать по дорогам с автоматом или с винтовкой в руках, жить в окопах, траншеях, землянках? Под обстрелом, бомбежкой находиться? В долгу мы перед ними! Не знаю, поставят ли потом памятник женщине-воину. Но я бы поставил. Великий подвиг совершают они сейчас.

И Пантюхов понял меня.

* * *

Но не только об Ане и Нине думал я, бросая слова упрека начподиву 346-й стрелковой. Вспоминался мне и тяжелый августовский рассвет, когда на наш штаб неожиданно напали фашистские танки. Мы потеряли тогда почти весь корпусной узел связи, где тоже работало немало славных девушек. Судьба их долго оставалась неизвестной, вплоть до того момента, когда на мое имя неожиданно пришло письмо. Вот его полный текст:

«Не удивляйтесь, товарищ полковник, откуда я узнал ваш адрес. Все сейчас объясню.

Когда мы очистили от противника город Ригу, то там, на окраине, обнаружили большой лагерь, в котором содержались советские военнопленные. Был он обнесен колючей проволокой в несколько рядов.

Вместе с группой бойцов я обошел это страшное место. Камеры все грязные и холодные. Полы и стены забрызганы и залиты кровью. Камеры пыток, иначе их и не назовешь.

В одной из этих камер, на дощатой окровавленной стене, прочитали мы письмо. Писали его пленные девушки, и в последних строках его была просьба к тому, кто это письмо увидит, сообщить именно вам, полковнику Выборных, о вынесенных ими мучениях. Чтобы узнали о них и другие боевые товарищи. Тут же был указан и номер вашей полевой почты. [177]

Бойцы нашей части поклялись у этой стены жестоко отомстить фашистам за муки и кровь девчат, сделать все от нас зависящее, чтобы вызволить их из вражеской неволи. Надеюсь, что и вы присоединитесь к этой клятве».

Автор письма — И. Денисов, командир взвода. Он же прислал и переписанный им текст обращения девушек, который был выцарапан чем-то острым на стене камеры.

«Дорогие друзья! — было сказано в этом обращении. — 20 августа меня и мою подругу фашистские гады захватили в плен под Тукумсом. Гитлеровцы избивали нас, мучили, глумились над нами. Все хотели узнать от нас, связисток, о нумерации наших частей.

После всех этих пыток нас бросили сюда, в темные и холодные камеры концлагеря Риги. Мы не в состоянии ни сидеть, ни лежать, на теле у нас нет такого места, где не было бы синяков или ран. Все тело страшно болит от непрерывных побоев.

Дорогие товарищи! Все эти дни мы жили надеждой, что вы нас скоро освободите. Но сегодня настал самый страшный и тяжелый день: нас отправляют в Германию. Следовательно, нас ждут новые мучения и издевательства.

Друзья! Мы слышим грохот выстрелов, знаем, что это приближаетесь вы, наши освободители. Только нам вас не увидеть. Фашисты угонят нас на далекую каторгу. Вместе с нами угоняют в неметчину и много других девушек. Выручите нас из немецкого плена! Вырвите из этой пропасти, избавьте от унижений и позора. Верим, что вы придете. Ждем вас!

Мария Ломакина, Груня Баранова».

20 августа... Да, именно тогда был разгромлен корпусной узел связи. И вон где оказались некоторые из наших девушек.

Иван Ильич Миссан, которого я познакомил с письмом связисток, тяжело вздохнул, проговорил глухо:

— Война есть война. Жалко, конечно, Машу Ломакину и Груню Баранову. Жалко всех, до сердечной боли жалко! Но хорошо, что мы предупредили более тяжелые последствия...

И генерал отвел в сторону взгляд. Я понял его состояние. Да, ему было тяжело осознавать, что мы где-то проглядели, в чем-то недоработало, что-то сделали не так в тот трагический день 20 августа. Это особенно остро чувствовалось сейчас, когда письмо, переписанное Денисовым [178] с окровавленной стены концлагеря, лежало перед нашими глазами. Лежало как укор совести.

* * *

Маша Ломакина. Одна из тысяч юных тружениц войны. Даже судьба ее во многом схожа с судьбами других сверстниц, как и она поднявшихся в суровую годину на защиту своей Родины.

...Когда немецко-фашистские войска подошли к ее родной станице Орловской, комсомолка Маша Ломакина собрала в ситцевый платок свои нехитрые пожитки и ушла вместе с отступающими частями Красной Армии на восток. Под Сталинградом надела солдатскую форму, стала связисткой. «Дочка» — так ласково называли ее бойцы. Да она и была многим из них по возрасту дочкой.

А потом наши войска, разгромив на берегах Волги гитлеровские полчища, неудержимым потоком устремились на запад. Двигались они теми же дорогами, которыми когда-то отходили на восток, к Сталинграду. Так Маша пришла в родную станицу. Но увидела ее далеко не такой, какой покинула. Железнодорожный вокзал сгорел. Высокая башня элеватора взорвана...

И новости ждали Машу страшные. Фашисты расстреляли ее любимую учительницу. В станичном парке лежали трупы людей, расстрелянных фашистами буквально накануне. Были среди них и старики, и женщины, и даже одна малолетняя девочка.