Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Вновь идея Учителя двоится: научение и опыт в непростом, странном, взрывоопасном соседстве друг с другом. Действия, назначенные ввести человека в состояние мистического воспарения, тоже оформляются рецептурно. Лишь мистика – недостижимый предел рецепта – принципиально внеруцептурна. Загнать ее в замкнутое пространство рецепта немыслимо. Это тот меловой круг, за который рецепту как научающему приему нет ходу.

Не есть ли мистический опыт в контексте нашего повествования – предельно личный опыт Учителя?

Мейстер Экхарт (XIII век) – тоже современник Р. Бэкона – выдвигает два, казалось бы, противоположных тезиса. Первый: «Когда ты лишаешься себя самого и всего внешнего, тогда воистину ты это знаешь… Выйди же ради бога из самого себя, чтобы ради тебя бог сделал то же; когда выйдут оба – то, что останется, будет нечто единое и простое». Второй: «Зачем не останетесь в самих себе и не черпаете из своего собственного сокровища? В вас самих заключена, по существу, вся правда». Отказ от себя во имя всех, действующих ради бога, – дело божественное. Но и уход в себя не менее богоугоден. Пребывание в этих крайних точках равно священно и осуществляется лишь в нерецептурном мистическом акте. Но между этими крайностями вершатся вполне земные дела, предсталенные, однако, не как знания о вещи, а как знания об умении. Взаимодействие этих крайностей и есть реальное бытие рецепта. Но взаимодействие опять-таки внутренне противоречивое. Как всему этому научиться? Как осуществить сопряжение религиозного опыта с каноном делания?.. Роджер Бэкон – как раз между со своей опытной наукой.

Рецепт средневековья двойствен. Рецепт – и норма, и индивидуальный артистизм вместе. Вместе же – это мистически жертвенный акт во имя… А имя не вместимо, хотя и хочет все действия мастера, все его дела и результаты собой наименовать. Мастер, артист, искусник… Но, в отличие от искусства мирского, первый читатель, первый зритель, первый слушатель (может быть, единственный) – сам бог. Причастный к богу, рецепт приобретает характер общезначимого, но и личностно неповторимого. Но как приобретает? Личный опыт как опыт всеобщий хочет быть сообщен Учителем ученику. Может быть, идея Учителя (какова она, эта идея?) и есть частная идея осуществления этого сокровенного замысла. Вырабатываются рецепты универсальные, коллективно-субъективные, но каждый раз открываемые как бы заново, а потому каждый раз личностно неповторимые. Личностное начало в пределах коллективного действия ярко запечатлено в средневековом рецепте. Сама же вещь, на создание которой нацелен рецепт, должна быть вещью совершенной, истинной. Истинное и совершенное тождественны.

У Фомы Аквинского (XIII век) читаем: «… о ремесленнике говорят, что он сделал истинную вещь, когда она отвечает правилам ремесла». Но ремесла в обговоренной уже его двойственности; с его священнодейственным предназначением. Сумма приемов – формула сложения вещи – оказывается важнее содержательных ее характеристик. Но вместе с тем слово о вещи (слово о приемах ее изготовления) – меньше «моего Я», обогащенного еще и личным опытом. А опыт этот священен, ибо светится божественным опытом. Учитель – вновь на скрещенье путей…

Каждое действие Мастера двойственно. Средневековый рецепт – и действие, и священнодействие сразу. С одной стороны, дело

это делает рука, принадлежащая человеку – части природы, плоти земной (Христос – наинесчастнейший из всех сыновей человеческих), с другой – деяние

это творит десница, принадлежащая человеку – частице бога (Христос – всемогущий сын божий). Рецепт, с одной стороны, – научаемая практика волею авторитетного учителя; с другой – личный, вне каких-либо авторитетов, вклад – в пределах вклада всеобщего – в дело приобщения к божественному. (Не отсюда ли презрение Р. Бэкона к ложным авторитетам?) Но и этим делом тоже следует овладеть – следует выучиться. Но как?.. Сумма же этих сугубо личных деяний формирует, согласно Марксу, всечеловеческое деяние коллективного, родового субъекта, запечатленное в личном, именном вкладе. В средневековых цехах ремесленный – не инженерный! – труд «еще не дошел до безразличного отношения к своему содержанию» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 536). Но содержанием было скорее умение, чем то, на что это умение было направлено.

Верно: вещь – больше слова о ней (сло́ва о приемах ее изготовления). Но она – меньше Слова, если это слово приобщено к Первослову. И тогда вещь – продолжение боговдохновенного Мастера. Вновь – двоящееся одно: слово об умении изготовить вещь, слово о ее предназначении. Перепутья сходятся – драматически сходятся – в единый путь приобщения личного бытия к запредельному бытия: богу.

Рецепт и вещь, изготовленная по этому рецепту, – первая очевидность, просящаяся стать примером.