Рой: Битва бессмертных

Николай поймал себя на мысли, что скрежещет зубами. Ну да, мать-перемать, привязался он к бывшему журналисту… Не потому, что соседи они были по лестничной клетке — это тоже, конечно. Но в другом дело — Меркурьев стал как бы их талисманом или ангелом-хранителем. И вообще путевый он парень, этот Лешка! Да и Миша тоже молодец — конь с яйцами, язви их обоих! Лишь бы не пропали, придурки! Лишь бы…

Так, уже тридцать метров вроде прошли, а стрелки-то закончились. Он поднял руку — в свете фонаря идущие вслед за ним заметили знак и остановились. Майор повернулся, поманил к себе Подольского, прошептал:

— Слышь, спецназ, стрелки кончились, я пройду вперед еще метров двадцать — если нет их и дальше, то возвращаюсь. Ждите меня здесь.

Тот кивнул:

— Есть!

Ракитин вернулся через пару минут, на вопросительные взгляды товарищей помотал головой — нет. Указал рукой — назад. Он дошли до последней стрелки, огляделись — ничего. Двинулись обратно. Вскоре в поле зрения показались скобы лесенки, ведущие к люку.

Молча, не сговариваясь, полезли наверх. Подольский пошел первым. Осторожно приподнял уже немного сдвинутый кем-то люк, огляделся — вроде чисто. Махнул остальным — можно. Сдвинул люк в сторону, выпрыгнул, откатился, занял оборону, поводя стволом автомата в стороны. Пусто.

Вылезли остальные. Тут же залегли, ощетинившись стволами.

Они очутились во дворе-колодце, плотно окруженном со всех сторон девятиэтажками. Здесь было сумрачно, лучи восходящего солнца пока не достигали этого места. И тишина, давящая на барабанные перепонки, а вместе с ними — и на нервы. Снайпер Подольский, самый зоркий из них, прищурившись, всматривался в подозрительную темную кучу в дальнем углу. Мать твою! — до него дошло. — Это же…

Он привстал на колено, целясь из своего оружия. Все повернули головы в ту сторону. Затем поднялись и пошли.

Ближе, еще ближе, стволы нацелены в груду… груду тел. Боже, так их тут целая рота — не меньше! Зомби! Все мертвые — мертвее не бывает. Почти у всех разбиты черепа, прострелена грудь. И многие — черт, да они поломаны как куклы!

— Срань Господня! — по-киношному ругнулся Штепа. — Это кто же из них сделал? Оба?..

Слободчиков хмуро глянул в его сторону, что-то заметил прямо по курсу, подбежал. К машине подбежал — «шестерка», вся искорежена. Рядом — тоже трупы. И асфальт весь в бурых, уже подсохших пятнах…

Где же ребята? Твою мать, где Меркурьев и Зверев?! Если они стольких покрошили, то куда же сами-то делись?.. Капитан Слободчиков растерянно топтался на месте. Дальше не видно ничего и никого — ни трупов, ни следов, никого вообще. И врага не видно.

— Нужно прочесать округу, — глухо произнес подошедший Ракитин. — Может, еще найдем их.

Отвернулся, зачем-то отсоединил магазин, тупо глянул на блестящее тельце верхнего патрона, защелкнул обратно. Вот сука! Не надо было их отпускать — приказал и баста! Приказы командира не оспариваются и не обсуждаются. Развели демократию. Да нет — детский сад развели! Ясновидение, предчувствие… Предчувствие чего — смерти?.. Куда понесло вас, братишки?!. Горькая гримаса исказила лицо командира. Он повернулся к своим:

— За мной.

Все, включая формального командира группы Подольского, беспрекословно подчинились. Четыре фигуры в камуфляже, с оружием наперевес и с болтающимися противогазными сумками на поясе двинулись вперед.

4

Пропасть, гора. Падение, взлет. Вниз, вверх. Ух ты, круто! Только вот голова слегка кружится, оно и понятно — американские горки, блин!

Но — темно. Как у негра в ж… в брюхе. Ха! Он решил больше не ругаться, ведь он может скоро стать отцом. Какой пример даст дочери… А почему не сын. Нет, точняк, я уверен — дочка будет. Дочка?.. Так это…

Где?.. Где это? Что с ним такое? Где друзья, Леха, Тамара?..

— Где все?! — заорал он. Или подумал, что заорал.

Ох как плохо! Чертовы американские горки… гонки… Тошнит что-то. Хреново мне…

Это же…

Память урывками, толчками, багряными ошметками возвращала в прошлое. Что-то было, что-то такое… Был бой. Кровавая сеча… Да, он рвал врагов зубами и руками! Крошил их. А потом — потом он умирал. Весь поломанный, в кровище — своей и чужой, издыхая, на автомате полз к домам. Где когда-то жили люди.

Заполз в открытую дверь брошенной квартиры. Там зарылся в кучу тряпья. И — умер?

Нет! Не умер.

Не умер, не умер, не умер!..

— Я жив, суки! Жив! Ж-и-и-ив!..

Он раскидал тряпки вокруг себя. Извиваясь, попытался встать. Нету сил — вообще никаких. Как наколотая на иголку букашка. Только трепыхаться остается.

Багровые пятна перед глазами — мельтешат, тупой болью отдаваясь в голове. Мозги кипят — сейчас расплавятся. Треснет черепушка от избытка давления и вытекут мозги. Будет он ходить по белу свету пустоголовый. А будет ли ходить-то?..

Острая боль прострелила затылок, ушла к лобным пазухам и спустилась вниз, перехватывая горло спазмом. А потом спицей вонзилась в сердце.

Он закричал, и крик его постепенно перешел в рык, а после — в шипение. Тело выгнулось дугой, напряглось до предела — так, что затрещали позвонки. Затем рухнуло обратно. И тьма вновь поглотила его.