Роковая перестановка

Алек услышал, как где-то закричал грач. Наверное, в кронах высоких лип лиственного леса. В голову пришла неприятная мысль, что грачи — падальщики. Он решительно надавил ногой на лопату, вдавливая ее в плотную землю, и вдруг увидел, что Мег протягивает к нему свою лопату. А на ней лежит нечто похожее на кости, на веерообразную плюсну, причем очень маленькой стопы.

— Обезьяньи? — слабым, дрожащим голосом спросила Мег.

— Наверняка.

— А почему нет надгробия?

Алек не ответил. Он продолжил копать и вынимать пахнущую смолой землю. А Мег выкапывала кости, у нее уже образовалась целая кучка.

— Мы соберем их в коробку и снова захороним.

— Нет, — сказал Алек. — Нет, этого делать нельзя. Мег?..

— Что это? В чем дело?

— Взгляни, — молвил он, поднимая что-то в руке. — Это ведь не собачий череп, правда? И не обезьяний?

Глава 2

О тех событиях в Отсемонде Эдам думать отказывался. Они снились ему, и он не мог изгнать их из подсознания, а еще они возвращались к нему, вызванные какими-то ассоциациями. Однако Эдам никогда не позволял себе задерживаться на них, использовать метод произвольного доступа или подолгу разглядывать ментальный экран с возможными опциями. Когда процесс начинался, когда ассоциации — например, греческие или испанские названия, вкус малины, свет свечей в дверном проеме — запускали процедуру вхождения, он давно научился нажимать кнопку «Выход», как на компьютерах, которые продавал.

За все эти годы было только ассоциативное напоминание. Ему везло. В тот последний день они договорились больше никогда не встречаться, что разумелось само собой, а также при случайной встрече делать вид, будто не знакомы, и идти дальше. Прошло много времени с тех пор, как Эдам перестал гадать, что стало с остальными, куда их завела жизнь. Он не делал попыток отследить их карьеры и не заглядывал в телефонные справочники. Случись так, что внутренний следователь задал бы вопрос и потребовал бы от него честного ответа, он сказал бы, что ему было бы гораздо спокойнее, если бы знал, что они все мертвы.

А вот со снами получалась совсем другая история, это была иная зона. Они постоянно приходили к нему. Местом действия всегда был Отсемондо, и он один либо ночью, либо жарким днем, входил в окруженный стеной огород или поворачивал за угол и оказывался в коридоре, ведущем к черной лестнице, там, где Зоси видела призраки Хилберта и Блейза, и какой-то из них обязательно шел ему навстречу. Один раз была Вивьен в ярко-голубом платье, другой — Руфус в белом халате и с окровавленными руками. После конкретно этого сна ему стало страшно засыпать. Он намеренно лежал с открытыми глазами, опасаясь, что приснится еще один сон вроде этого. Вскоре родился ребенок, и это стало оправданием для бессонных, беспокойных ночей; он боролся с желанием спать до тех пор, пока не падал без сил, и тогда было не до снов. К его несчастью, Эбигаль оказалась замечательной малышкой и спала по семь-восемь часов.

Это не только мешало ему оправдывать свое бодрствование необходимостью возиться с ней, но и пугало само по себе. Она спала так мирно, была такой тихой и спокойной. У него появилась привычка вставать по пять-шесть раз за ночь и заходить к ней, чтобы проверить, все ли в порядке. Такая острая тревога ненормальна, говорила Энн, если так будет продолжаться и дальше, ему надо сходить к психиатру. Она, мать, к счастью, спала без сновидений. Эдам действительно сходил к психиатру; ему прописали лечение, но от него не было никакой пользы — ведь не мог же он раскрыться и выложить всю правду о прошлом. Когда Эдам рассказал врачу, что боится зайти в комнату и увидеть, что ребенок мертв, ему предложили попринимать транквилизаторы.

Эбигаль сейчас полгода; это крупная, очень живая, безмятежная и ласковая девочка, которая утром в четверг конца сентября, оказавшись в очереди на регистрацию, окинула пассажиров лишенным любопытства взглядом, положила голову на подушку и заснула прямо в прогулочной коляске. Какая-то испанка, наблюдавшая за ней, просто грустно вздохнула, а одна американка с рюкзаком, раздраженная медлительностью персонала, заявила, что Эбигаль подала отличную идею. Эдам, Энн и Эбигаль — если у них когда-нибудь будет сын, то они назовут его Эроном, — летели на Тенерифе авиакомпанией «Иберия»; они планировали эту десятидневную поездку уже давно и ждали, когда Эбигаль немножечко подрастет и сможет выдержать смену климата и обстановки, но при этом останется достаточно маленькой, чтобы питаться маминым молоком.

В Хитроу были сплошные толпы — а когда их не было, подумал умудренный опытом Эдам, много летавший по делам фирмы, — беспорядочно движущиеся массы необычно одетых людей. Закаленных путешественников — их отличали джинсы и рубашки, то есть неуязвимый стиль одежды, завязанные на талии свитера и дорожные сумки в багажных полках — легко было отличить от новичков в изящных льняных костюмах, дополняемых итальянским блеском и кожей, и в итальянских сапогах, которые, вероятно, в конце пути придется срезать ножом, чтобы освободить ноги, распухшие от долгого сидения.