Роковая строфа

Грандиозное снежное шоу продолжалось всю ночь. Толпы отдыхающих, с замиранием сердца, наблюдали искусственные снежные лавины, фейерверки, дельтапланеристов с зажженными факелами, совершающих в ночном небе сложнейшие трюки и приземления. Веселые возбужденные люди заполнили все ресторанчики и бары; в этом водовороте Борис потерял Риту, сумрачный переходил он из одного заведения в другое, пока не натолкнулся в одном тесном кабачке на пропавшую Риту с тем самым мускулистым блондином. Блондин прижал девушку к стене в крохотном темном переходе, ведущем, по-видимому, в служебное помещение, и беззастенчиво лапал ее. Одной рукой он пробрался к ней под кофточку и терзал грудь, другой он пытался стянуть с нее джинсы. Ее курка валялась на полу. Девушка молча сопротивлялась, но силы были не равны.

Вот тут-то Борису пришлось вспомнить все, чему его учили в армии и на улице. Одним прыжком достиг он сосредоточенно сопящего блондина, коротко рубанул ребром ладони по шее; лязгнули зубы, Рита вскрикнула, видимо ей тоже досталось. Блондин сделал ошибку, обернулся и сразу же получил удар коленом в пах и еще один по шее. Охнув и скрючившись, он упал.

Рита тяжело дышала, распластавшись всем телом по стене. Глаза ее были круглыми от ужаса.

– Пойдем отсюда. – Борис взял ее за руку и поспешно вывел из бара. На улице с ней началась истерика. Но Борис резко встряхнул ее:

– Немедленно возьми себя в руки! – приказал он. Девушка послушно затихла.

– Где твоя куртка?

– Там, – она махнула рукой.

– Вы были одни?

– Да.

– Это хорошо, иначе нас бы сейчас побили всей компанией. Стой здесь, я вернусь за курткой.

Блондин уже очухался. Он сидел на полу, растерянно моргая глазами и потирая шею.

– Прошу прощения, – сказал Борис, поднимая Ритину куртку.

Блондин так ничего и не ответил.

В гостиницу возвращались молча. У дверей ее номера Борис придержал Риту и просто сказал:

– Рита, выходи за меня.

Девушка дрожала и не поднимала глаз.

– Ты никогда не пожалеешь, Рита. Я тебе обещаю, я смогу защитить тебя от всего мира, от всего хаоса и бардака, которые так пугают тебя. Слышишь? Все это, – он обвел рукой стены и потолок, – все это уйдет и никогда не вернется. Будем ты и я. Будет прекрасная жизнь, такая, о которой ты всегда мечтала. Не думай больше, не сопротивляйся, – Борис взял ее за плечи, притянул к себе, обнял нежно, чтобы не напугать, а когда ее тело подалось, расслабилось в его руках, первый раз поцеловал долгим спокойным поцелуем.

– Я согласна, – глухо произнесла Рита. Она отстранилась, поспешно отступила в темноту номера и захлопнула дверь у него перед носом.

– Спокойной ночи, любовь моя, – весело пожелал Борис запертой двери.

43

Отшумела масленица. Наступил Великий Пост. Над Москвой заклубились низкие серые тучи, снег осел, почернел, по дорогам побежали стремительные грязные ручьи. Март дохнул сырым теплом и предчувствием весны.

Маша с матерью Андрея улетали в Иерусалим. Андрей с отцом провожали их в аэропорту. Рейс был специальный, организованный для паломников. Андрея это успокаивало: женщины не одни, группа большая, несколько сопровождающих. Все устроено, как нельзя лучше. Зато отец его заметно нервничал, все время давал наставления, требовал постоянно звонить и сообщать о себе.

– Не волнуйся, Володя, – просила жена.

– Мы будем делать все, как вы скажете, Владимир Андреевич, – успокаивала Маша.

– Главное, никуда без группы! Не оставайтесь в толпе!

– Па, все будет хорошо, – говорил Андрей.

– Нет, надо было с вами лететь, – не унимался отец, – ну что ты с женщин возьмешь! Ведь уговорила, а! Никогда я попов не любил!

– Володенька, пожалуйста!

– Извини! С другой стороны: древнейшая история, как на ладони.

– Па, давай я тебе прямо сейчас билет возьму, вылетишь ближайшим рейсом, – предложил Андрей.

– Смеешься! У меня и паспорта-то нет; а виза! Надо было раньше!

– Я же тебе предлагал.

– А! – Истомин старший только досадливо отмахнулся.

– Пора, – сказала Истомина, вставая.

Расцеловались. Женщины прошли на посадку. Отец Андрея еще постоял какое-то время рядом с секцией контроля, потом метнулся к окнам. Андрей подошел и стал рядом. Вспомнил, как они с Машей провожали Бориса, только это было осенью, а сейчас уже весна. Борис, слава Богу, поправился. Ведет себя странно, но это – ничего. Вот и Маша с мамой улетают, а внутри как-то пусто, даже тревожности нет, естественной животной тревожности о близких. Неужели он так очерствел?

Самолет благополучно взлетел. Отец, по-прежнему молча стоял с окаменевшим лицом и смотрел в серенькое мартовское небо.

– Поедем, па? – Андрей тронул отца за рукав.

– Что?

– Я говорю: поедем…

– Да, конечно, – Истомин старший вздохнул и отошел от окна.

В машине он спросил сына:

– Ты нас любишь, Андрей?

– Конечно, – удивился он, – почему ты спрашиваешь?

– Знаешь, иногда мне кажется, что ты никого не любишь, – объяснил отец, – замкнулся на себя и существуешь как во сне.

– Просто я устаю, – попытался оправдаться Андрей.

– Это плохая усталость, – сказал отец. – Ты заблудился, сын.

– Что ты имеешь в виду?