Роковое совпадение

— Рэчел, вон того мужчину с седыми волосами зовут мистер Каррингтон. У него есть к тебе несколько вопросов. Как думаешь, ты сможешь на них ответить?

— Смогу, — произносит Рэчел, но начинает нервничать. К этой стадии слушания я не могла ее подготовить: я не знала, какие будут вопросы и какими должны быть ответы на них.

Фишер, просто излучая уверенность, встает:

— Здравствуй, Рэчел.

Она прищуривается. Как я люблю эту девочку!

— Здравствуйте.

— Как зовут твоего медвежонка?

— Это бегемотиха! — Рэчел произносит это с таким презрением, на которое способен только ребенок, когда взрослые смотрят на ведро у него на голове и не видят, что это шлем астронавта.

— Ты знаешь, кто сидит рядом со мной?

— Мой папа.

— Ты в последнее время виделась с папой?

— Нет.

— Но ты помнишь то время, когда ты, папа и мама жили вместе в одном доме? — Фишер держит руки в карманах. Голос мягкий, как бархат.

— Угу.

— Мама с папой часто ссорились в коричневом доме?

— Да.

— И после этого папа переехал?

Рэчел кивает, потом вспоминает, что я предупреждала, что нужно проговаривать все ответы.

— Да, — бормочет она.

— После того, как папа переехал, ты рассказала о том, что с тобой произошло… кое‑что о своем папе, верно?

— Угу.

— Ты рассказала, что папа трогал тебя за пипу?

— Да.

— А кому ты рассказала?

— Маме.

— И что мама сделала, когда ты ей рассказала?

— Заплакала.

— Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда папа трогал тебя за пипу?

Рэчел пожевала губку.

— Я была еще маленькая.

— Ты тогда ходила в школу?

— Не знаю.

— Ты не помнишь, на улице было жарко или холодно?

— Я… не знаю.

— Ты не помнишь, на улице был день или ночь?

Рэчел начинает раскачиваться на стуле.

— Мама была дома?

— Не знаю, — шепчет она, и мое сердце ухает вниз. Вот сейчас мы ее потеряем.

— Ты сказала, что смотрела «Франклина». По телевизору или видеокассету?

Рэчел уже не смотрит Фишеру в глаза. Она вообще ни на кого из нас не смотрит.

— Не знаю.

— Все в порядке, Рэчел, — успокаивает Фишер. — Иногда трудно кое‑что помнить.

Сидя за столом обвинения, я закатываю глаза.

— Рэчел, ты разговаривала с мамой до того, как пришла сегодня утром в зал суда?

Наконец‑то: хоть что‑то она знает! Рэчел поднимает голову и улыбается:

— Да!

— Сегодня утром ты впервые говорила с мамой о том, что пойдешь в суд?

— Нет.

— Раньше ты встречалась с Ниной?

— Угу.

Фишер улыбается:

— Сколько раз ты с ней беседовала?

— Целую кучу.

— Целую кучу… Она советовала тебе, что говорить, когда будешь стоять за этой трибуной?

— Да.

— А мама говорила тебе, что ты должна сказать, что папа тебя трогал?

Рэчел кивает, кончики косичек подскакивают.

— Угу.

Я закрываю папку с делом. Я понимаю, к чему ведет Фишер, на что он уже намекнул.

— Рэчел, — продолжает он, — а мама говорила тебе, что сегодня произойдет, если ты придешь сюда и скажешь, что папа трогал твою пипу?

— Да. Она сказала, что будет мною гордиться. Тем, что я такая смелая девочка.

— Спасибо, Рэчел, — благодарит Фишер и садится на место.

Десять минут спустя мы с Фишером стоим перед судьей в его кабинете.

— Я не намекаю, миссис Фрост, на то, что вы вложили свои слова в уста ребенка, — произносит судья. — Но я хочу сказать, что, как бы там ни было, девочка верит в то, что она поступает именно так, как от нее ожидаете вы с ее мамой.

— Ваша честь… — начинаю я.

— Миссис Фрост, преданность девочки своей матери намного сильнее, чем ее клятва говорить только правду. При подобных обстоятельствах любое обвинение, которое может выдвинуть штат, так или иначе может быть опровергнуто. — Он смотрит на меня с долей сочувствия. — Возможно, через полгода ситуация изменится, Нина. — Судья откашливается. — Я постановляю, что свидетель не правомочен выступать в суде в качестве свидетеля. У обвинения есть еще какие‑либо ходатайства по этому делу?

Я чувствую на себе взгляд Фишера, исполненный не торжества, а сочувствия, и от этого вскипаю от злости.

— Я должна переговорить с мамой и девочкой, но, уверяю вас, обвинение подаст ходатайство о том, чтобы за потерпевшей сохранили право на повторное обращение в суд.

Это означает, что, когда Рэчел подрастет, мы сможем вновь выдвинуть обвинение и рассмотреть дело в суде. Разумеется, у Рэчел может не хватить духу. Или ее мама просто захочет, чтобы дочь продолжала жить, а не еще раз переживала прошлое. Судья это понимает, и я это понимаю, но ни один из нас не в силах ничего изменить. Просто так работает судебная система.

Мы с Фишером Каррингтоном выходим из кабинета.

— Благодарю вас, советник, — произносит он, я молчу. Мы расходимся в разных направлениях: одноименные заряды отталкиваются.

Я злюсь, потому что, во–первых, проиграла. Во–вторых, должна была принять сторону Рэчел, а оказалась на стороне преступника. В конечном итоге, именно я уговорила ее пойти на слушание — и все впустую.

Но ничего из этого не отражается на моем лице, когда я наклоняюсь, чтобы поговорить с Рэчел, которая ждет меня в моем кабинете.