Роковое совпадение

О’Брайен подается вперед к присяжным.

— Миссис Фрост знала, что направляется в суд, где встретится с насильником своего сына. Она искренне верила, что ее сын все еще напуган происшедшим. Она верила, что его выступление в суде в качестве свидетеля — даже само присутствие на слушании о дееспособности свидетеля — будет иметь катастрофические последствия. В конце концов, она верила, что в итоге насильник будет оправдан. Все эти мысли проносились у нее в голове, когда она ехала в суд. Она все больше накручивала себя, все больше теряла самообладание, пока наконец не сломалась. К тому моменту, когда она приставила пистолет к голове отца Шишинского, она не могла усилием воли остановить себя — это был уже непроизвольный, машинальный поступок.

По крайней мере, присяжные слушают. Некоторые даже настолько осмелели, что бросают на меня косые взгляды. Я примеряю на себя роль — нечто среднее между Кающейся грешницей и Убитой горем.

— Доктор, когда вы последний раз видели миссис Фрост?

— Неделю назад. — О’Брайен дружески мне улыбается. — Сейчас она чувствует себе более способной защитить своего сына, но сознает, что средства, которыми она этого добилась, — незаконные. Если откровенно, она испытывает раскаяние за свои поступки.

— Миссис Фрост продолжает страдать от посттравматического стрессового расстройства?

— Посттравматическое расстройство — это не ветрянка, и его можно лечить бесконечно. Однако, на мой взгляд, на данный момент она отдает отчет в своих мыслях и поступках и может себя контролировать. Мне кажется, после адекватной амбулаторной терапии она сможет функционировать вполне нормально.

Эта ложь стоила Фишеру, а следовательно и мне, две тысячи долларов. Но оно того стоило: некоторые присяжные уже кивают. Возможно, честности придается слишком большое значение. На самом деле бесценно умение вычленить из потока лжи то, что человек больше всего хочет услышать.

У Натаниэля болят ноги, большие пальцы мерзнут даже в сапогах. Варежки остались в игровой комнате, поэтому кончики пальцев на руках покраснели, даже несмотря на то что он засунул руки в карманы куртки. Он считает вслух — просто для того, чтобы чем‑то заняться, — и цифры зависают перед ним клубами в холодном воздухе.

Не придумав ничего лучшего, он перелазит через заграждение и выбегает на середину дороги. Приближается автобус, он сигналит, когда приходится вильнуть в сторону.

Натаниэль расставляет руки в стороны, чтобы не упасть, и шагает по тонкой пунктирной линии, как по канату.

— Доктор О’Брайен, — начинает Квентин Браун. — Как вы считаете, миссис Фрост в настоящий момент полагает, что может защитить своего сына?

— Да.

— В таком случае кому следующему она приставит к голове пистолет?

Психиатр ерзает на стуле.

— Не думаю, что она пойдет на такие крайние меры.

Прокурор задумчиво закусывает губу:

— Может быть, не сейчас. А скажем, через два месяца… или через два года? Какой‑то ребенок на площадке станет угрожать ее сыну. Или не так посмотрит учитель. Неужели она до конца жизни будет строить из себя Грязного Гарри?

О’Брайен изумленно приподнимает бровь:

— Мистер Браун, мы обсуждаем не ситуацию, когда на ее сына не так посмотрели. Он подвергся сексуальному насилию. Она верила и ничуть в этом не сомневалась, что знает, кто это сделал. Насколько я понимаю, человек, который в конечном итоге оказался настоящим насильником, умер от естественных причин, поэтому так называемая вендетта, безусловно, для нее уже не имеет смысла.

— Доктор, вы читали заключение окружного психиатра. Правда ли то, что вы пришли к совершенно противоположному выводу касательно душевного состояния миссис Фрост? Он не только признал ее вменяемой и правомочной предстать перед судом, но также полагал, что она была совершенно вменяемой в момент совершения убийства.

— Да, доктор Сорроу пришел именно к такому заключению. Но это его первый опыт оценки душевного состояния для суда. Я же более сорока лет выступаю в роли судебного психиатра.

— И ваши показания недешевы, не так ли? — продолжает Браун. — Защита заплатила вам за то, чтобы вы сегодня свидетельствовали в суде?

— Мой обычный гонорар — две тысячи долларов в день плюс накладные расходы, — отвечает О’Брайен, пожимая плечами.

В глубине зала раздается шумок.

— Доктор, по–моему, вы выразились «наконец сломалась». Я правильно процитировал?

— Это, разумеется, не медицинский термин, но в разговоре я бы описал это именно так.

— Она сломалась до того или после того, как поехала в оружейный магазин? — спрашивает Браун.

— Это явно был поступок, продиктованный продолжительными отклонениями психики…

— Она сломалась до того или после того, как зарядила девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет шестью патронами?

— Как я уже говорил ранее…

— Она сломалась до того или после того, как обошла металлоискатель, прекрасно зная, что пристав не станет ее обыскивать?

— Мистер Браун…

— И, доктор, она сломалась до того или после того, как очень точно прицелилась в одного–единственного человека в переполненном зале суда?

О’Брайен поджимает губы: