Роковое совпадение

Квентин целую ночь вертелся на этом ужасном матрасе, недоумевая, какого черта присяжные тянут с вердиктом. Нельзя сказать наверняка, проиграешь ты дело или выиграешь, но — ради всего святого! — убийство ведь записано на видеопленку. Дело должно было быть совершенно простым. Однако присяжные совещаются со вчерашнего дня, прошли уже сутки, а вердикт еще не вынесен.

Он уже не менее двадцати раз прошел мимо совещательной комнаты, пытаясь телепатически заставить их поторопиться с приговором. Пристав у двери — старик, способный спать стоя. Когда прокурор проходит мимо, он перестает храпеть и принимает невозмутимый, самоуверенный вид.

— Ничего? — спрашивает Квентин.

— Крику много. Только что заказали обед. Одиннадцать сандвичей с индейкой и один ростбиф.

Разочарованный Квентин разворачивается и направляется дальше по коридору, когда сталкивается с собственным сыном, который появляется из‑за угла.

— Гидеон! В чем дело?

Гидеон в суде. На секунду сердце Квентина перестает биться, как и год назад.

— Что ты здесь делаешь?

Подросток пожимает плечами, как будто и сам не может себе этого объяснить.

— Сегодня у меня нет баскетбола, решил проветриться… — Он проводит кроссовкой по полу, раздается писк. — Решил посмотреть, как это выглядит с другой стороны… и все такое.

Губы Квентина медленно расплываются в улыбке, он хлопает сына по плечу. Впервые за те десять лет, что мистер Браун находится в суде, он не знает, что сказать.

36 часов, 1560 минут, 93 600 секунд. Считайте как хотите, только ожидание в любых единицах измерения длится целую вечность. Я запомнила каждый сантиметр этого зала для заседаний. Посчитала плитки, изображенные на линолеуме, рассмотрела трещины на потолке, измерила ширину окна. Чего они там тянут?

Когда открывается дверь, я понимаю: хуже ожидания только то мгновение, когда понимаешь, что решение принято.

В дверном проеме сначала появляется белый носовой платок, за ним Фишер.

— Приговор… — Слова застревают у меня на языке. — Уже приняли.

— Пока нет.

Я обессиленно опускаюсь на стул. Фишер бросает мне платок.

— Это чтобы я подготовилась к оглашению?

— Нет, это мой белый флаг. Я сожалею насчет вчерашнего. — Он смотрит на меня. — Хотя с вашей стороны было бы любезно сообщить мне заранее о своем желании выступить с заключительным словом.

— Я понимаю. — Поднимаю на него глаза. — Не знаете, почему присяжные не спешат с оправдательным приговором?

Фишер пожимает плечами:

— Возможно, по той же причине, по которой не спешат с обвинительным.

— Да, наверное. Мне всегда удавались заключительные речи.

Он улыбается.

— А я силен в перекрестных допросах.

Мы минуту смотрит друг на друга и понимаем, что достигли полного взаимопонимания.

— А что вы больше всего ненавидите в судебном заседании?

— Ожидание, пока присяжные вынесут вердикт. — Фишер глубоко вздыхает. — Мне приходится успокаивать клиентов, которые всегда хотят, чтобы им предсказали результат, но приговор непредсказуем. Вам, прокурорам, повезло: вы либо выигрываете дело, либо проигрываете. Вам нет нужды успокаивать подзащитного, что он не отправится в тюрьму до конца своей жизни, когда вам отлично известно, что он… — Он запинается, потому что кровь отливает от моего лица. — Что ж, как бы там ни было, никто не может догадаться, каким будет вердикт присяжных.

Видя, что я не очень‑то воодушевлена, он спрашивает:

— А для вас что самое сложное?

— Когда обвинение заканчивает допрос свидетелей, потому что это последний шанс удостовериться, что я представила все улики и сделала это надлежащим образом. Когда я произношу эти слова… я понимаю, что мне остается ждать, чтобы узнать, провалилась я или нет.

Фишер ловит мой взгляд.

— Нина, — мягко говорит он, — обвинение уже закончило допрос свидетелей.

Я лежу в игровой комнате на боку на ковре с буквами алфавита, запихиваю лапу пингвина в деревянную щель.

— Если я еще раз соберу эту картинку–головоломку с пингвином, — признаюсь я, — то сэкономлю присяжным силы и повешусь сама.

Калеб, сидящий рядом с Натаниэлем, который сортирует разноцветных пластмассовых мишек, поднимает на меня глаза.

— Я хочу на улицу, — хнычет Натаниэль.

— Мы не можем пойти гулять, дружок. Ждем очень важные новости о нашей маме.

— Хочу гулять! — Натаниэль с силой ударяет ногой по столу.

— Скоро пойдем. — Калеб протягивает ему горстку медвежат. — Вот, возьми еще.

— Нет!

Одной рукой Натаниэль сметает все со стола. Коробки отскакивают и летят к кубикам, пластмассовые медвежата разлетаются по углам комнаты. В результате в голове, которая сейчас пуста, потому что я изо всех сил пытаюсь ни о чем не думать, стоит грохот.

Я встаю, хватаю сына за плечи и встряхиваю:

— Нельзя разбрасывать игрушки! Ты сейчас же соберешь все до единой, Натаниэль. Я не шучу!

Натаниэль рыдает в голос. Калеб сурово смотрит на меня:

— Только потому, что у тебя нервы на пределе, Нина, нельзя…

— Простите!

Мы все трое поворачиваемся на голос от двери. В игровую заглядывает пристав и кивает нам.

— Присяжные возвращаются, — сообщает он.

— Вердикт не вынесен, — шепчет мне Фишер через несколько минут.

— Откуда вы знаете?