Роковое совпадение

Чиновница из отдела опеки смотрит на меня, и я понимаю, что чего‑то подобного она и ожидала. И не могу ее винить. На ее месте я подумала бы то же самое. Если честно, раньше бы подумала.

Мой голос безжизненно дребезжит:

— Вы уже обратились в полицию?

Моника кивает.

— Если я могу вам чем‑то помочь…

Мне нужно отсюда уйти, и я не могу взять с собой Натаниэля. Мне больно об этом просить, но у меня сломался мой барометр доверия.

— Да, — говорю я. — Вы не присмотрите за моим сыном?

Я нахожу мужа на третьем объекте, он возводит каменный забор. Лицо Калеба сияет, когда он узнает мою машину. Он смотрит, как выхожу я, и ждет появления Натаниэля. Этого оказывается достаточно. Я подбегаю к Калебу и изо всех сил бью его по лицу.

— Нина! — Он хватает меня за руки. — Какого черта…

— Ты ублюдок! Как ты мог, Калеб? Как ты мог?!

Он отталкивает меня, поглаживая щеку. На ней ярко алеет след от моей руки. Отлично!

— Я не понимаю, о чем ты, — говорит Калеб. — Успокойся.

— Успокоиться? — взрываюсь я. — Выражусь яснее: Натаниэль сказал нам. Он рассказал, что ты с ним сделал.

— Я ничего ему не делал.

Одну долгую минуту я молчу, только испепеляю взглядом.

— Натаниэль сказал, что я… я… — запинается Калеб. — Это же смешно!

Они все так говорят, все преступники, поэтому мне и приходится их уличать.

— Только не смей говорить, что ты его любишь!

— Конечно люблю! — Калеб качает головой, словно пытаясь отогнать дурные мысли. — Я не знаю, что он сказал. Не знаю почему. Но, Нина, Господи Боже… Ради всего святого!

Я молчу. Каждый год, проведенный вместе, разворачивается перед глазами, пока мы оба не оказываемся по колено в воспоминаниях, которые не имеют значения. В широко распахнутых глазах Калеба стоят слезы.

— Нина, пожалуйста! Подумай, что ты говоришь!

Я опускаю глаза на свои руки: один кулак крепко сжимает второй. Это жест для предлога «в». В беде. В любви. В случае.

— Я думаю, что дети таких вещей не придумывают. Что Натаниэль ничего не выдумал. — Я поднимаю голову и смотрю на мужа. — Сегодня домой не приходи, — велю я и с величайшей осторожностью иду к машине, как будто у меня внутри разбитое сердце.

Калеб смотрит вслед удаляющимся габаритным огням Нининой машины. Пыль, которая взметнулась из‑под ее колес, оседает, и пейзаж становится таким же, как и минуту назад. Но Калеб точно знает, что сейчас все совершенно по–другому, что назад дороги нет.

Он все отдал бы ради сына. Всегда так было и всегда так будет.

Калеб смотрит на забор. Чуть больше метра, но он возится с ним добрую часть дня. Пока его сын в кабинете психиатра переворачивал мир с ног на голову, Калеб поднимал камни и притирал их друг к другу. Однажды, когда они еще встречались с Ниной, он показал ей, как притирать камни, которые, казалось, невозможно соединить. « Все, что тебе нужно, — найти один общий край», — сказал он.

Например, как в данном случае этот кусок кварца с неровными краями совместить с плоским, низким песчаником? Калеб поднимает глыбу песчаника и швыряет на дорогу — тот разлетается на куски. Поднимает кварц и швыряет в лес за спиной. Он рушит стену, всю сделанную работу, камень за камнем. Потом опускается на кучу битого булыжника и прижимает грязные руки к глазам, оплакивая то, что невозможно склеить.

Мне нужно съездить еще в одно место. Я, как робот, вхожу в кабинет секретаря суда Восточного округа. Как я ни пыталась, но не могла отмахнуться от наворачивающихся слез. Это непрофессионально, но на такие мелочи мне плевать. Это личное дело, а не только работа.

— Где у вас лежат бланки охранных судебных ордеров на несовершеннолетних? — спрашиваю я секретаршу. Женщина в суде работает недавно, и я забыла, как ее зовут.

Она смотрит на меня, как будто боится ответить. Потом указывает на лоток. Заполняет для меня одну форму — я отвечаю ей чужим голосом.

Меня принимает судья Бартлетт.

— Нина. — Он знает меня, меня здесь все знают. — Чем я могу помочь?

Я протягиваю ему ордер и вздергиваю подбородок.

Дыши, говори, сосредоточься.

— Я заполнила его от лица своего сына, ваша честь. Я бы предпочла закрытое судебное заседание.

Судья одну долгую секунду смотрит на меня и берет из моих рук бумагу.

— Рассказывайте, — негромко просит он.

— Есть улики сексуального насилия. — Я намеренно стараюсь не упоминать имя Натаниэля. Этого я не вынесу. — А сегодня он указал на насильника — на своего отца.

На своего отца, не на моего мужа.

— А вы? — спрашивает судья Бартлетт. — С вами все в порядке?

Я качаю головой, плотно сжав губы. Я так крепко сжимаю руки, что пальцы немеют. Но не произношу ни слова.

— Если я смогу чем‑то помочь… — бормочет судья. Но чем он может помочь? Разве здесь поможешь? Сколько ни предлагай. Уже все произошло. И в этом все дело.

Судья небрежно рисует скалистый пейзаж — ставит свою подпись внизу ордера.

— Вы ведь знаете, что это временная мера. В течение двадцати дней должно состояться слушание.

— Значит, у меня двадцать дней, чтобы решить это дело.

Он кивает:

— Нина, мне очень жаль.