Роковое совпадение

Ни один из журналистов и прихожан, которые пришли на панихиду в церковь Святой Анны на похороны отца Шишинского, не узнаю´т кутающуюся в черное женщину, которая сидит в предпоследнем ряду и не вторит: «Господи, помилуй!» Я проявила осторожность: спрятала лицо под вуалью и стараюсь не проронить ни слова. Я не предупредила Калеба, куда направляюсь, — он думает, что я после встречи с Фишером приеду домой. Но вместо этого я сижу черная, как смертный грех, и слушаю, как архиепископ восхваляет добродетели человека, которого я убила.

Возможно, он и был обвиняемым, но ему приговор так и не вынесли. По иронии судьбы я сделала его жертвой. На скамьях теснится паства — люди пришли отдать ему последнюю дань уважения. Все в серебристо–белых тонах — одежда духовенства, которое прибыло проводить Шишинского к Господу, лилии вдоль прохода, мальчики у алтаря, которые со свечками возглавляют процессию, покров на гробе — мне кажется, что церковь похожа на небеса.

Архиепископ молится над блестящим гробом, двое священников, стоящие рядом с ним, размахивают кадилом и святой водой. Они кажутся мне знакомыми; и я понимаю, что они недавно приезжали в наш приход. Интересно, кто из них получит это место теперь, когда здесь нет священника.

«Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сестры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга: моя вина, моя вина, моя великая вина» .

От сладкого дыма свечей и запаха цветов у меня кружится голова. Последний раз я присутствовала на панихиде, когда хоронили моего отца, она была куда менее торжественной, хотя и та служба тоже была пронизана потоком недоверия. Помню, как священник положил свои руки на мои ладони и выразил самое величайшее соболезнование, на какое способен: «Теперь он с Господом».

Пока читают Евангелие, я оглядываю прихожан. Женщины постарше плачут; большинство пристально смотрит на архиепископа с той сосредоточенностью, к которой он призывает. Если тело Шишинского принадлежит Христу, тогда кто руководил его мыслями? Кто вложил в его голову мысль, что можно обидеть ребенка? Кто заставил его выбрать именно моего сына?

Слова наскакивают на меня:

« … вручать его душу Богу… с его Создателем… Осанна в вышних!»

Трепещут звуки органа, а потом встает архиепископ и произносит хвалебную речь.

— Отец Глен Шишинский, — начинает он, — был любим своими прихожанами.

Не могу объяснить, зачем я сюда пришла; откуда‑то я знаю, что могла бы переплыть океан, сорвать оковы, если нужно, пробежать через всю страну, чтобы лично увидеть похороны Шишинского. Возможно, для меня это поставит точку; а может быть, это является доказательством, которое мне все еще необходимо.

«Сие есть Тело Мое» .

Я представляю его профиль за минуту до того, как нажала на спусковой крючок.

« Ибо сие есть Кровь Моя» .

Его череп — вдребезги.

В тишине раздается мое учащенное дыхание, сидящие по обе стороны от меня недоуменно поворачиваются.

Когда мы, как роботы, встаем и идем по проходу, чтобы причаститься, я ловлю себя на том, что ноги помимо воли несут меня вперед, и с трудом успеваю остановиться. Открываю рот перед священником с облаткой.

— Тело Христово, — произносит он и смотрит мне в глаза.

— Аминь! — отвечаю я.

Я поворачиваюсь, и мой взгляд падает на передний ряд слева, где, согнувшись и горько рыдая до икоты, сидит женщина в черном. Ее седые кудельки поникли и выбиваются из‑под черной шляпки «колокол»; руки настолько крепко вцепились в край скамьи, что, кажется, дерево расколется. Священник, который меня причастил, что‑то шепчет другому церковнослужителю, который занимает его место, а сам идет утешить рыдающую женщину. И тут меня осеняет: «Отец Шишинский ведь тоже чей‑то сын».

Грудь наполняется свинцом, ноги подкашиваются. Я могу убеждать себя, что отомстила за Натаниэля, могу говорить себе, что в нравственном отношении права, но от правды не убежишь: из‑за меня другая мать потеряла сына.

Справедливо ли залечивать одну рану, если при этом открывается другая?

Церковь начинает раскачиваться, цветы тянутся к моим лодыжкам. Надо мной склоняется широкое, как луна, лицо, и звучат слова, которые я не понимаю. «Если я потеряю сознание, они узнают, кто я. Они меня распнут». Я собираюсь с последними силами, расталкивая всех, пошатываясь, иду по проходу, толкаю двойные двери церкви Святой Анны и вырываюсь на свободу.