Роковой шаг

Я очень много думала о тех днях в Париже, когда Эмма, наверно, жила недалеко от меня, и самым лучшим способом вспомнить их были разговоры с Жанной. Естественно, о нашей жизни там она помнила значительно больше, чем я. Я задавала ей множество вопросов и почувствовала, будто снова вернулась туда.

Я заставила ее рассказать о нашей жизни в отеле.

— Ты слышала когда-нибудь об Эмме и ее матери?

— Никогда, — твердо ответила она. — Никогда… никогда. Милорд всегда был с твоей матерью, когда находился в Париже. То и дело он уезжал куда-то, и все это в страшной тайне. Он ездил из Парижа ко двору в Сен-Жермен и обратно в Париж. Но я никогда не слышала о других женщинах.

— Ты уверена, Жанна? Жанна энергично закивала. Вспоминая, она закрыла глаза и подняла голову к потолку.

— Я все очень хорошо помню, — сказала она. — Я помню Ивонн, Софи, Армана… это кучер. Была еще Жермен… уж больно она нос задирала, важничала. Жермен считала, что ей там не место, что она должна быть госпожой в карете, а не служанкой в таком доме. Потом был Кло, он чистил ботинки и каминные решетки, когда ему приказывали. Славный мальчик, всегда улыбался. Потом там была Клодин, такая же, как Жермен, только менее кичливая. О, я их всех хорошо помню. Однажды, когда милорд и леди Хессенфилд уехали в Сен-Жермен, Жермен оделась в платье миледи. Мы очень смеялись. Она так хорошо представляла. Одно только плохо: ей не хотелось его снимать… не хотелось снова идти работать.

— Я в то время была там?

— Ты могла быть с милордом и миледи или в детской.

— Я никого не помню, кроме тебя, Жанна.

— Мой Бог! Ты же была совсем младенцем. Я брала тебя с собой иногда… в аптеку, например, купить что-нибудь для миледи, что-нибудь с нежным запахом… или к перчаточникам за новыми перчатками. Небольшие поручения, вроде этих. Я помню, однажды утром мимо нас проехала карета — какой-то молодой любовник, преследующий карету своей любовницы, — и тебя забрызгало грязью. Мне пришлось пойти к чистильщику на углу улицы, чтобы он почистил тебя щеткой. Не могла же я привести тебя домой в таком виде, и надо было немедленно счистить грязь, иначе она въелась бы в твою одежду…

— Когда ты рассказываешь, Жанна, я все так ясно вижу.

— Очень многое лучше бы забыть. Мы через все это прошли, правда? Я часто думаю: что стало с Жермен? У нее был любовник, которым она гордилась. Он жил где-то на Левом берегу. Я помню, однажды она осталась с ним на ночь. Кло впустил ее рано утром. Монсеньор Бонтон ничего не узнал. Ты помнишь монсеньера Бонтона? Можно сказать, он руководил нами всеми. Он считался одним из лучших поваров в Париже. Говорили, что сам король хотел бы взять его к себе на кухню. Вероятно, это была пустая болтовня. Но мы все его боялись. Он имел над нами власть. Одно его слово — и нас могли уволить…

— Жанна, мне кажется диким, что существовала эта женщина, мать Эммы.

— Наверно, к тому времени он уже порвал с ней.

— Нет, вряд ли. У нее было его письмо, в котором он писал, что хотел бы, чтобы об Эмме позаботились. Очевидно, он виделся с ней.

— Кто знает этих мужчин? У самых лучших из них есть свои тайны, и часто эта тайна — женщина. Это ведь мужчины, моя маленькая! Не надо удивляться тому, что они делают.

Думаю, Жанна была права, но мне трудно было с этим смириться.

С приходом Нового года начали очень много говорить о Претенденте. Он должен был короноваться в Скоуне, и якобиты уговаривали своих женщин пожертвовать драгоценности, чтобы сделать для него корону.

Но это были только слухи. В распространяемых памфлетах Яков изображался подобным Богу — высокий, красивый, благородный, энергичный, готовый завоевать то, что по поводу принадлежало ему. Но в действительности все было по-другому. В нем не было обаяния; он не умел привлечь на свою сторону простого человека; он не умел вести беседу; более того, он был меланхоликом, более готовым принять поражение, чем вдохновить на победу.

Правда заключалась в том, что он не обладал качествами лидера. Граф Map, являвшийся истинным вдохновителем этого восстания, напрасно старался пробудить в нем способности, необходимые для успеха предприятия. Но это было безнадежно, и даже Map понял, что он втянут в гиблое дело. Единственными, кто был готов поддержать Якова, оставались шотландские горцы. Вскоре стало ясно, что разумнее всего было отступить, пока возможно, и ждать удобного случая, чтобы вновь подняться.

Верные королю Георгу войска были на марше, и Якову оставалось одно возвращаться во Францию.

В Монтрозе он и граф Map сели на судно и поплыли в Нормандию, прижимаясь к берегу, пока не дошли до Грейвлайнс где сошли на берег. Это было десятого февраля. Все было кончено.

— Слава Богу, — сказала Присцилла. — Будем надеяться, что они больше никогда не предпримут такую безрассудную экспедицию.

— Теперь все позади, — откликнулась Дамарис.

Увы, это было еще не все. Имелось много пленных, и вряд ли они могли рассчитывать на снисхождение. Надо было дать всем хороший урок.

Много пленных привезли в Лондон для вынесения приговора. Я места себе не находила от тревоги.