Роксолана и Султан

Ого, как быстро они объединились!

– Ты продала?

Задумавшись, Гульфем не уловила подвоха в вопросе свекрови.

– Да.

– За что?

– Перстень большой. Ай, какая разница!

– Вот в этом твоя беда – дешево ценишь и султана, и себя. Махидевран ничего не жаль, чтобы мужа не упустить, а ты лучше перстень возьмешь.

– Но ведь он меня не звал сегодня.

– А Махидевран звал?

Гульфем чуть успокоилась, словно примирившись с неизбежным, села, вздохнула:

– Я не удержу, уже не та.

Вдруг, словно вспомнив, поинтересовалась:

– Где Повелитель мог ночью услышать стихи, которые Хуррем читала?

– Не знаю. Никто не знает. Разве только кизляр-агу спросить?

– Ой, на нем весь гарем повис с вопросами.

– Гарем подождет.

Валиде распорядилась срочно позвать евнуха; тот прибежал, привычно семеня ножками и отирая пот со лба:

– Замучили!

– Кизляр-ага, что Повелитель там говорил о стихах? Только не ври, вижу же, что знаешь.

Евнух шепотом рассказал о ночном происшествии.

Хафсу задело, что сын не поинтересовался по поводу рабыни у матери, попытался все решить сам. Не хотел спрашивать кизляр-агу – так почему не задать вопрос ей?

Да, получалось слишком много шума, на такой она не рассчитывала.

А Роксолану готовили для султана. Она сама была словно во сне, подчинялась, поворачивалась, поднимала руки, терпела, пока втирали в щеки румяна, пока сурьмили брови, рисовали на кистях рук узоры. Все вытерпела, а когда поднесли большое зеркало, чтобы полюбовалась, – заплакала, потому что отражение показывало совсем не ее, не Настю, не Роксолану, даже не жизнерадостную Хуррем, там стояла разрисованная кукла, которая, она это остро почувствовала, ни за что не понравится Повелителю. Значит, первая ночь станет последней, если вообще состоится.

– Ты чего плачешь? – всполошилась Фатима.

– Смотри, что со мной сделали. Я разрисована хуже Махидевран.

Рабыня крякнула:

– Да уж… расстарались. Ну-ка, давай чуть сотрем.

Но стереть мало что удалось. Роксолана ужаснулась: как она могла преподнести себя такой любимому? Хотелось умереть от горя на месте, но только вот взглянуть на него в последний раз и умереть.

Ни взглянуть, ни умереть не удалось.

Когда за ней пришел кизляр-ага и уже вел раскрашенную куклу к Сулейману, неодобрительно кося взглядом на красные щеки и густо насурьмленные брови, им дорогу вдруг преградила Махидевран:

– Куда это ты ее ведешь?

Евнух удивился:

– А то ты не знаешь? К Повелителю.

– Сегодня очередь жены, а не наложницы. Хай Аллах! Какая жалость, не получилось у рабыни, по закону не ее очередь. Так что забирай свою красотку обратно. Можешь сам с ней переспать, если получится.

Это было открытое оскорбление кизляр-аги, но его Махидевран не боялась совсем.

Роксолана вдруг почувствовала такое облегчение, словно с шеи камень сняли перед тем, как в воду бросить. Потому что хуже, чем показаться Повелителю в столь нелепом виде, ничего не могло быть.

Пусть лучше совсем не позовет, хотя бы помнить нормальной будет, а не вот такой! Роксолана наконец опомнилась и была готова просто удрать, а тут такой подарок – Махидевран с упертыми в бока руками. Девушка потянула евнуха за рукав:

– Кизляр-ага, сегодня правда право Гульфем, а не наложницы.

Евнуху страшно не хотелось навлекать на себя гнев ни Повелителя, ни Махидевран, он задумчиво наморщил лоб, словно пытаясь припомнить, чья же и впрямь очередь.

– Чего задумался? Не делай вид, что не помнишь! Сегодня очередь Гульфем.

– А она там? – кивнул евнух в сторону спальни султана.

– Я за нее. Мы поменялись, понял? Веди свою девку к ней в конуру.

И грозная баш-кадина отправилась в султанские покои. Кизляр-ага вздохнул:

– Пойдем, она своего не упустит. Чего это они поменялись?

Махидевран, сама того не ведая, сделала Роксолане большущий подарок, не допустив размалеванную девушку на глаза Сулейману.

Сулейман ждал золотоволосую малышку, с трудом сдерживая нетерпение. Минуты тянулись вечно. Ну, где же этот кизляр-ага с его семенящей походкой? Не дождешься!

Султан встал из-за стола, прошелся по спальне. Так же нетерпеливо он когда-то ждал Махидевран, та тоже была тоненькой, как кипарис. Но с Махидевран разговоров не вел, что ей стихи, ей ласки подавай, подольше, погорячей. Страстная женщина, рядом с ней никаких наложниц не нужно.

Но сейчас султан жаждал встречи именно с наложницей, и не потому что хотел обладать, а потому что хотел снова посмотреть в ее зеленые глаза, услышать нежный, чистый голос. Сколько ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Самое время для любви, замужества. Сулейман не задумывался, что будет дальше – какая разница: если она его наложница (надо не забыть отблагодарить Ибрагима за такой подарок), значит, будет на его ложе столько раз, сколько он захочет.

Но Сулейману не хотелось думать даже о ложе – просто поговорить, взять за руку, почитать стихи самому. Он знал много газелей, да каких! И сам писал. А еще хотелось, чтобы она, как утром, проплыла в необычном танце вокруг него… обнаженной… Тоненькая, наверняка, как тростиночка.