Роксолана и Султан

А еще знал, что если сегодня не выполнит, то завтра сабли янычар обернутся против него самого. Выбора не было, да он и не желал выбирать. Еще султан Селим готовил поход, неважно куда, но готовил. Если тетива натянута, а стрела наложена, то опустить лук уже нельзя. Вытащил клинок из ножен – руби врага, а если не намерен этого делать, то лучше не берись за рукоять меча ли, кинжала – все равно.

Только через несколько дней Сулейман впервые заговорил с Ибрагимом о Хуррем.

– Знаешь, о чем она меня попросила? Чтобы привез ей все книги, которые мои воины смогут раздобыть по пути. Распорядись об этом, за каждую книгу будет награда. А сам отбери, чтобы дурные не попали.

Ибрагим только кивнул, вовсе не хотелось обсуждать с Повелителем просьбы Роксоланы.

Но в конце десятого дня их догнал гонец с письмом. Увидев свернутое трубочкой послание, Сулейман с трудом сдержал улыбку, читал так, чтобы никто не видел. Но стоило развернуть послание, как бровь султана удивленно приподнялась, с каждым мгновением его лицо мрачнело, а в конце и вовсе потемнело. Сулейман скрутил листок и бросил в огонь.

– Дурные известия, Повелитель? – тревожно поинтересовался Ибрагим.

Странно, он сам получил от своего человека сведения, что в гареме все хорошо. Что такое могла написать султану Роксолана, что он разозлился?

– Нет.

– От кого письмо?

– От Гульфем.

– От кого?

Вот уж не знал, что кума-кадина умеет писать. С чего бы это, неужели пример Роксоланы подействовал?

– Написано рукой хазнедар-уста, я ее руку знаю. Витиеватые глупости, клятвы в любви и готовности птицей прилететь, если бы только разрешил. Может, разрешить и посмотреть, каково ей здесь будет?

В голосе горечь, Ибрагим понял почему – султан ждал письмо, но не от Гульфем. Если Роксолана сама не смогла написать, то догадалась бы попросить. Вон даже Гульфем догадалась.

– Завтра отправь Гульфем подарок. Она жемчуга любит. Найдешь?

Ибрагим снова лишь кивнул. Он и радовался, что Роксолана не пишет, и сочувствовал своему другу-хозяину. Нет, правы моряки, что не берут на борт женщин, от них все беды на свете! Влюбленный мужчина становится беспомощным и глупым и перестает быть властелином своей судьбы.

Грек твердо решил сделать за время похода все, чтобы и султан, и он сам выбросили из головы эту роксоланку, лучше уж глуповатая Гульфем, чем безжалостная Роксолана, еще и способная поссорить султана с его другом или вообще погубить Ибрагима.

В Стамбул был отправлен отменный жемчуг в красивой резной шкатулке, которая и сама по себе подарок.

Всего лишь наложница…

Что-то неуловимо изменилось уже на следующий день после ухода султана в поход. Никто в гареме, кроме валиде, пока не знал о беременности Роксоланы, но отсутствие Повелителя она почувствовала быстро. Больше не было рядом защитника, который каждый вечер звал к себе в покои, которому могла пожаловаться, хотя никогда не стала бы этого делать. Теперь она была одинока, одна против целого гарема.

Началось с простых насмешек.

– Ах, как наша Хуррем переживает! Даже есть почти перестала.

– А похудела-то как! Одни глаза остались.

– А они у нее были? Разве можно назвать глазом такой синяк?

– Может, это не Махидевран ей подбила, а сам Повелитель?

– Да, надоела со своими стихами и заумными речами!

Они хихикали, старательно делая вид, будто ее саму не замечают. Хотелось крикнуть: «Что я вам плохого сделала?!» Плотину, сдерживавшую зависть, прорвало, и гадкое чувство затопило весь гарем. Бояться больше некого, Повелитель ушел не на один месяц, валиде Хуррем словно не замечает, кизляр-ага тоже вдруг сделался слепым. Пока вернется султан, много воды может утечь… А разве можно надеяться, что за время похода он не забудет наложницу?

Кизляр-ага позволял ей брать книги в султанских покоях, вернее, находиться там, – забирать драгоценные манускрипты в свою комнату Роксолана не рискнула бы и сама. Но при этом евнух стоял над душой и внимательно следил, что делает наложница. Весь его вид показывал, насколько страшно занятому евнуху надоели выходки глупой женщины!

– Что ты за мной следишь? Повелитель разрешил читать!

– Разрешил, но не сказал оставлять тебя тут одну.

– Я никуда не денусь и книгу не унесу.

– Читай, я подожду, – вздыхал кизляр-ага, складывая руки на животе и скорбно вздыхая, мол, что с тебя возьмешь, если у тебя никакой совести нет.

Однажды Роксолана вдруг вспомнила, как ругала Фатима ее саму за то, что складывает руки на груди или животе, мол, это примета дурная, сцепить руки – значит перекрыть своей судьбе путь, ухудшить ее.

– Кизляр-ага, почему ты пальцы сплетаешь?

– А что? – испугался евнух.

– Судьбу свою этим ухудшаешь. Ты разве не знал?

У бедного кизляр-аги глаза полезли на лоб.

– Нет, не знал.

– Тебе никто не сказал?

– Нет.

– Запомни, а то ненароком испортишь жизнь.

Евнух посмотрел недоверчиво, но на всякий случай пальцы больше не переплетал, а вечером поинтересовался у Фатимы, правда ли это. Та кивнула:

– Да, переплести пальцы, скрестить руки на груди или обхватить колени – дурной знак.