Роль читателя. Исследования по семиотике текста

c) указывая на возможность взаимного перевода между разными кодами, относящимися к одной и той же семиотической субстанции (перевод с одного языка на другой);

d) заменяя данное выражение более аналитическим определением;

e) перечисляя все эмоциональные коннотации, привычно связываемые с данным выражением в данной культуре и поэтому особым образом кодируемые (так, / лев / имеет коннотации / свирепость / и / лютость /).

Но никакой семантический анализ не может быть полным, если он не анализирует словесные выражения посредством визуальных, предметных и поведенческих интерпретантов (и наоборот).

Этот список возможных компонентов соответствует различным типам интерпретантов, предлагаемых Пирсом. Я все еще не убежден, что (как думают иные) классификация интерпретантов на «непосредственные», «динамические» и «окончательные» соответствует их делению на «эмоциональные», «энергетические» и «логические». Я полагаю, что Пирс предвидел много типов интерпретантов, но не смог организовать их в рамках строгого категориального анализа просто потому, что не думал об их возможной классификации как средстве анализа содержания.

Но не столь важно стремиться к исчерпывающей казуистике интерпретантов. Более полезно и гораздо более актуально показать, что это понятие спасает категорию содержание (как и категорию значение) от превращения в неуловимую платоновскую абстракцию или в неуследимый ментальный акт. Поскольку интерпретант отождествляется с любым закодированным и осознаваемым свойством содержания, а эти свойства могут быть идентифицированы лишь в виде других знаков (т. е. других репрезентаменов), элементы содержания становятся чем-то физически проверяемым. Каждая данная культура в любой сфере своей жизнедеятельности обнаруживает устоявшиеся соотношения (корреляции) между разными репрезентаменами (или выражениями), так что каждый из них в свой черед становится интерпретантом другого.

Чтобы понять, каким образом эксплицитная корреляция выражений делает возможным анализ их содержания, вспомним Розеттский камень, на котором иероглифический текст был одновременно представлен переводами на демотику[407] и на греческий. Содержание древнеегипетского текста стало возможно понять благодаря посредничеству текста греческого, а этот последний, в свою очередь, мог быть интерпретирован не только потому, что существовали общедоступные словари, отождествлявшие данные слова с данными значениями, но также и потому, что данные значения уже были в основном учтены западной культурой. Древнеегипетский язык стал понятен постольку, поскольку он был интерпретирован греческим, а греческий был понятен постольку, поскольку он уже был интерпретирован не только посредством других языков, но также посредством соотношений (корреляций) между греческими словами и многочисленными изображениями, фактами и актами поведения, не говоря уже о длительной работе по самоопределению, совершавшейся внутри греческого языка, который размышлял о себе посредством трактатов, стихотворений, писем и т. д.

Заметим, что согласно Пирсу интерпретант – это не только то, что я отождествил с элементарными семантическими компонентами. На самом деле, понятие интерпретант

гораздо богаче. Даже те усилия по производству умозаключений, на которые подвигает нас какая-нибудь фраза или целая книга, следует считать интерпретацией первоначального семиотического стимула.

Если я верно интерпретирую Пирса, то весь текст романа Стендаля «Красное и черное» следует рассматривать как интерпретацию высказывания «Наполеон умер в 1821 году». В самом деле, лишь полностью поняв драму молодого француза, страдающего от застоя Реставрации, мы можем по-настоящему понять значение того, что Наполеон необратимо умер в 1821 году. После прочтения романа Стендаля это историческое утверждение обогащается целым рядом возможных коннотативных содержаний-значений. И если это утверждение имеет некий объект, то даже непосредственный объект его [данного выражения] становится более «плотным» благодаря данной конкретной интерпретации.

«Красное и черное» – это интерпретант упомянутого утверждения в силу, по крайней мере, двух причин. Во-первых, благодаря своей внутренней структуре, т. е. контекстуальным отсылкам к ситуации во Франции после смерти Наполеона. Во-вторых, благодаря многим поддающимся проверке утверждениям критиков и литературоведов, которые объявили этот роман Стендаля примером «романа воспитания» (Bildungsroman), повествующего о неосуществимой и несбывшейся бонапартистской мечте. Таким образом, книга воспринимается как интерпретант исторического утверждения в силу конкретных и проверяемых соотношений (корреляций). Таким же точно образом мы знаем, что некий портрет интерпретирует содержание-значение слова / Наполеон / потому что на раме портрета есть соответствующая надпись (сделанная автором портрета), принимаемая музеями и воспроизводимая в бесчисленных книгах по истории искусства.