Роман без названия. Том 2

За теми идут люди знания, которые обжираются фактами и, таким сяким цементом лепя эти развалины, походят великими строителями. Их головы вмещают в себя огромный груз, как большие купеческие суда, а часто одно размещение этого множества данных рядом друг с другом, от сравнения их между собой, даёт что-то новое и неожиданное. К последнему ряду людей этого типа относятся кропотливые собиратели, комментаторы, мелкие учёные, которые иногда всю жизнь проводят в четырёх стенах в одной дате и служат своим наследникам прекрасным материалом, потому что ничто в этом макракосме духа не есть без пользы и цели.

Люди более маленького таланта всегда бывают более работящими, чем гении, которых вдохновение убивает, но и тем нужны материальные условия и положение. При большом строительстве нужен и исполнитель, чтобы очистил площадь, и носильщик, чтобы кирпичи носил, и осёл даже, чтобы возил воду, и мастер, который бы управлял работой, стоя сам со сложенными руками, и бездумные ремесленники, чтобы в назначенной им линии клали известь и камень.

Мы бы далеко зашли, если бы хотели всё это разнообразие умов и всю эту толпу работников поглядеть. В конце я положил, видимо, писарей-капелланов, проникнутых святостью своего призвания, потому что те также в нашем веке родились и мы имеем их меньше всего.

Литература, как всё в истории мира, имела своё детство, отрочество и зрелые года. Всегда были поэты и писатели-священники, но сегодня только, может, мы знаем о нашем капелланстве и уважаем в себе правду, алтарь которой мы окружаем.

Отсюда частная жизнь писателя должна подчиниться сильной реформе, потому что мы заметили, что с нечистой рукой не годится приступать к святым таинствам. Мы помним ещё времена, когда не только гений, но какой-нибудь любой талантик к безделью, распутству и распоясывания давал права; сегодня есть или должно быть совсем иначе – гений и талант обязываются к самоотверженности и примеру.

Так разговаривая, они зашли аж на Троцкую улицу, а Ипполит рассмеялся над собой, когда заметил, что его так далеко завёл разговор, начатый на «Владиславиаде».

– Доброй ночи тебе, поэт, – сказал он, – и желаю, чтобы тебе не снились ни песнь первая, ни шестая поэмы старого нашего коллеги.

* * *

Перевод Бульвера, после того как поборол отвращение, шёл довольно шибко, а так как издатель хотел его издать как можно скорей, дабы его кто-нибудь не опередил, и уже даже выступил с шумным проспектом, когда Шарский принёс ему первый оконченный том, сразу велел его печатать.

С выплатами, как обычно, были церемонии, трудности, волокита и мелкое мошенничество, но на это способа не было. Около четвёртого тома издатель начал принимать своего переводчика со всё более горькой и кислой миной.

Несколько раз встретился у него Шарский с Базилевичем, но последний, обиженный, видно, поведением Станислава в кофейне, уходил, как только его видел.

– Что же вы сделали Базилевичу? – спросил наконец издатель Шарского. – Чем провинились перед его величеством Иглицким? Все против вас.

– Я? – сказал удивлённый Шарский. – По правде, не знаю, мог ли чем провиниться; пожалуй, тем, что всегда говорю правду или даю её почувствовать.

– Это весьма плохая система, – холодно отпарировал издатель, – правда не всегда есть вещью переносимой…

– Но всегда нужной, – прибавил Шарский, – Иглицкому я не кланяюсь, не льщу, не снимаю перед ним шляпу, не воспеваю его, потому что не имею к нему уважения.

– Золотое перо! Золотое перо! – сказал, складывая руки, издатель. – Прикажи ему, пан, что хочешь ex abrupto написать, сидит и работает, аж страх! Жаль, однако, что вы с ним в плохих отношениях. Что касается Базилевича, талант кажется небольшим, но такт огромный, хитрость пугающая, знает дело… далеко пойдёт! Со всеми в хороших отношениях, всем льстит, хоть не имеет, над кем бы не насмехался в духе. Вроде бы на глаз говоря острую правду, всегда знает, где кому польстить, и признается с упрёком там, где не любят того, кому заплатки прилепляет. А если случайно среди классиков нападёт на классицизм, нужно видеть, как он это ловко сделает! Таким образом, он походит на говорящего правду без взгляда на последствия, а сладкое словцо из его уст имеет двойную цену При том досконально знает закулисные дела литературы, физиологию проспекта, характеристику оглашения, презентабельность названия, силу брошенного двусмысленного словца. Жаль, что вы не имеете его ловкости, жаль, что чем-то его обидели… с некоторого времени он с иронией говорит о вас.

– Что же делать? – сказал Станислав с улыбкой.

– Он, Иглицкий и кучка иных за ними, крикнут на вас; а для начинающего нескольких выстрелов, хоть из духового ружья, хватит, чтобы вас убить.

– Это верно, – сказал Станислав, – что я слишком, может, свысока и серьёзно вижу литературу и не могу участвовать в каких-то интригах для славы. Если меня есть в чём упрекнуть, не хочу, чтобы молчали, правда рано или поздно должна выбраться на верх; если упрёки будут несправедливые, вдохновлённые особенностью и пренебрежением, отвечу на них, а суд общества вынесет приговор между нами.