Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту

С течением времени Штольцу казалось, что вопрос «любит или не любит?» его Ольга, ввергнувший героя, как ранее Обломова после разрыва с Ильинской, в состояние душевного «хаоса и тьмы» (с. 315, 322), вот-вот разрешится: ведь «чем чаще они виделись, тем больше сближались нравственно, тем роль его становилась оживленнее: из наблюдателя он нечувствительно перешел в роль истолкователя явлений, ее руководителя. Он невидимо стал ее разумом и совестью, и явились новые права, новые тайные узы, опутавшие всю жизнь Ольги, все, кроме одного заветного уголка» (с. 316). Штольц для Ольги уже сделался не просто авторитетным другом, но тем мужчиной — наставником, водителем, которого она тщетно хотела видеть в Обломове («…Ты должен стать выше меня. Я жду этого о тебя!» — сказала Ильинская Илье Ильичу еще в седьмой главе третьей части). Но на пути к полному, т. е. и сердечному, единению девушки с этим другом-руководителем стоят неизвестный и неподозреваемый Штольцем «роман» героини с Ильей Ильичем. Над сознанием Ольги весьма еще тяготеет традиционное мнение «Женщина истинно любит только однажды» (с. 318).

Первая в ее жизни любовь — любовь к Обломову — и была «тем заветным уголком, который она тщательно прятала» «от наблюдения и суда» Штольца (там же). Однако герой и в этом случае помог ей, когда, решительно оставив собственные сомнения, пошел «прямо к цели, то есть к Ольге» и признался ей в любви («Но я вас люблю, Ольга Сергеевна! — сказал он почти сурово…»), что было равнозначно предложению руки и сердца (с. 317, 322). Правда, и после него еще непонимающие друг друга герои (Ольга «мучается» сомнением в своем праве любить вторично; Штольц, слыша ее «мучилась!», принимает его за Ольгины сомнения в ее любви к нему) некоторое время вместе бьются в «неразрешимом узле» — уезжать или остаться герою с героиней, повторяя этим гамлетовскую антиномию Обломова (помните: «Теперь или никогда!»; «Идти вперед или остаться?») (с. 322, 321, 146). Наконец, Ольга, уже полюбившая Штольца и не представляющая своей жизни без него («У ней горело в груди желание успокоить его, воротить слово „мучилась“ или растолковать его иначе, нежели как он понял…») решается исповедоваться герою в таимой несчастной любви к Обломову («Началась исповедь Ольги, длинная, подробная») (с. 323, 325).

Узнав все, вплоть до «прощального» письма Ильи Ильича, Штольц совершенно соглашается с содержащимся в нем определением Ольгиной любви к Обломову («Ваше настоящее люблю

не есть настоящая любовь, а будущая. Это бессознательная потребность любить… Вы ошиблись…») и тем вполне успокаивает героиню (с. 326), которая и сама после парижско-швейцарских отношений с Андреем Ивановичем «перестала уважать свое прошедшее, даже начала его стыдиться…» (с. 319). Предоставляем самому читателю решить, насколько главная героиня «Обломова» в таком мнении о своей «изящной» любовной «поэме» и ее избраннике («Она стала наблюдать за собой и с ужасом открыла, что ей не только стыдно своего романа, но и героя…») права, потому что Гончаров никаких комментариев на этот счет не дает. Со своей стороны ограничимся замечанием, что, по нашему убеждению, Ольга, вне сомнения, любила Илью Ильича чувством глубоким и сильным, но все менее и менее удовлетворенным по причине коренного отличия ее натуры от натуры Обломова. Подлинность этой своей любви она выявит и в позднейшей, уже в положении счастливой супруги Штольца, теплой памяти и заботе об Илье Ильиче, как и в воспитании его с Пшеницыной сына Андрея.

Итак, какова же «норма»-«истина» любви, которую выработал уже в процессе собственного, в немалой мере драматичного чувства к Ольге Ильинской Андрей Штольц? В целом она схожа с чувством Ольги к Обломову. Это любовь, участливая к любимому и исполненная долга перед ним и самим чувством. В ней есть вера

в возможность счастья и настойчивость в его достижении («У нее есть какое-то упорство, которое пересиливает не только судьбу, но даже лень и апатию Обломова», — говорилось и об Ольге Ильинской. — С. 209). В ней нет и не должно быть остановки, она развивается и обогащается, как сам любящий, как самая жизнь. Она нравственно требовательна и к ее носителю, и к «предмету» любви. Она захватывает все существо человека, но не слепа, так как остается чувством осознанным и корректируемым разумом. В ее начальной стадии отнюдь не исключены страсть и даже «поединок» любящих, однако же не «роковой» (Ф. Тютчев), т. е. неразрешимо трагический.