Роман Нелюбовича

Эта мысль показалась мне крамольной. Нет, я никогда не чурался общения с литературными журналами, напротив, одно время лишь они составляли мой досуг — и иного я не признавал. Но чтоб самому, в эту святая святых, в калашный ряд! Вообще, сама идея обратиться в редакцию авторитетного журнала вызывала у меня усиленное сердцебиение. Конечно, я не думаю, что мои работы настолько слабы, чтобы им не нашлось места под обложкой серьёзного издания, но, с другой стороны, многие прекрасные романы искали своего издателя годами, и если мой возьмут с первой попытки, то будет ли это означать, что он плох? А если не возьмут? Он всё так же будет плох или, наоборот, станет слишком хорошим? Где истина?

— Боязно, — признался я.

— Что именно?

— Ну… в журнал.

— Тогда для кого вы пишите?

Я пожал плечами.

— Не знаю, для себя, наверное.

— Абсурд, — отмахнулась Мария Александровна. — Для себя пишут только в дневник, да и то с тайной надеждой, что это когда-нибудь прочтут и оценят. Писатель всегда пишет для кого-то: для читателя, для критика, для любимой женщины, для соседской кошки — только были бы уши и терпение дослушать до конца.

Может и так. Спорить на эту тему я не хотел. Не было смысла. И объяснять в очередной раз, что я не писатель…

— А когда вы начали писать, Роман? — подливая мне чаю, спросил Геннадий Григорьевич.

Я взял чашку в руки, подержал, вдыхая аромат, и поставил обратно на стол. Первый рассказ — это как первый опыт с женщиной, его никогда не забудешь. Сколько бы ни прошло лет, ты будешь помнить каждую деталь и каждое слово. Будешь помнить их недостатки, переставлять мысленно фразы местами, добиваясь полного совершенства, и знать, что никогда его не добьёшься. Тем не менее…

— Первый рассказ я написал… мне было лет двенадцать. Потом написал повесть, — я усмехнулся. — Сейчас немного смешно об этом вспоминать, всё кажется таким нелепым, по-детски. Потом был большой перерыв и лишь годам к тридцати я снова начал чувствовать тягу к творчеству. Как будто голод. Я написал ещё несколько рассказов, стал выкладывать их в интернет. Участвовал в конкурсах. Где-то побеждал, где-то проигрывал. А потом вдруг понял, что одними рассказами сыт не будешь и надо пробовать себя в чём-то большем. Задумок хватало, их у меня всегда был много, но с реализацией не везло. Я всё время теряюсь в жанрах. Понимаете, хочется написать что-то серьёзное, жизненное, а получается иронический боевичёк. И вот теперь этот роман. Его идея…

Я замолчал. Его идея принадлежала Анне. Я посмотрел на неё. Взгляд по-прежнему блуждал, руки лежали на груди, придерживая уголки шали, дыхание спокойно — полнейшее отрешение. Как будто её здесь нет. Что она хочет показать этим? Что я ей не интересен? Но к чему это явное пренебрежение, если совсем недавно мы стояли рядом, разговаривали, смотрели друг другу в глаза. Да, Вадим как бы невзначай встал между нами, и наши отношения, а вместе с ними и мои надежды, рухнули. Всё это глупо — безумно глупо, — но в данной ситуации, скорее, я должен чувствовать себя ущемлённым. Так почему Анна делает вид, что во всём произошедшем только моя вина? Или мне это кажется и я просто накручиваю себя, а на самом деле Анна даже не думает обо мне? Кто я в конце концов для неё — пустое место!

— Идея вашего романа проста, — не дождавшись окончания моего ответа, продолжил Геннадий Григорьевич. — Но при всех его плюсах, возникает понимание того, что нечто похожее я уже читал.

— Может и так, — произнёс я неопределённо, всё ещё занятый мыслями об Анне. И вдруг спохватился: мне показалось или Геннадий Григорьевич сказал сейчас, что взятая мною тема далеко не нова и исчерпала себя ещё в прошлом веке? — Подождите, Геннадий Григорьевич, вы считаете, что мой роман вторичен?

Он кивнул и хотел что-то добавить, но я перебил его.

— Это не так. Я не согласен! Роман не может быть вторичен только потому, что кто-то когда-то уже использовал похожую тему!

Я растерялся. Надо было что-то сказать в свою защиту, нечто такое, что позволит или даже заставит Геннадия Григорьевича поменять мнение, но все нужные слова ушли, а те, которые приходили в голову, казались жалкими оправданиями. Слава богу, меня поддержала Мария Александровна.

— Это уж ты слишком, Гена, — мягко произнесла она. — Темы в литературе часто пересекаются. Найти новую очень трудно, и рассуждать ныне приходится не о том «что», а о том «как». Как построен сюжет, насколько чётко выверена композиция и насколько ясно ощущает читатель своё присутствие и своё участие в романе. Именно об этом нужно говорить.

Да, так и есть, Мария Александровна лучше меня выразила мои мысли. Я немного оправился, достал носовой платок, вытер лицо. Как же душно сегодня, вроде осень на дворе, а поди ж ты. Скорей бы уж зима. Я вздохнул глубоко, выдохнул; воздух, не смотря на солнечный день, отдавал лёгким присутствием холодности и освежал при вдыхании. Я посмотрел в небо и снова подумал: да, скорей бы уж зима.