Роман о двух мирах

– Мадемуазель совершенно права, – ответил Челлини, одарив их одной из своих редких и милых улыбок. – И вы, мадам, тоже правы: моя невеста – настоящая красавица.

Я испытала невероятное облегчение. Значит, я не повинна во лжи. И все же загадка никуда не девалась: как я все узнала? Пока я ломала голову, в разговор вступила вторая дама, сопровождавшая Челлини. Она была австрийкой с блестящим положением и манерами.

– Вы меня заинтриговали, синьор! – сказала она. – Ваша прекрасная невеста сегодня здесь?

– Нет, мадам. Она в другой стране.

– Какая жалость! – воскликнула Эми. – Я очень хочу ее увидеть. А ты? – спросила она, повернувшись ко мне.

Я подняла взгляд и встретилась с темными и ясными глазами художника, внимательно следившими за мной.

– Да, – произнесла я нерешительно. – Я тоже хотела бы с ней встретиться. Надеюсь, в будущем нам представится такая возможность.

– В этом нет ни малейшего сомнения, – сказал Челлини. – А теперь, мадемуазель, не доставите ли удовольствие потанцевать с вами? Или вы обещали другому кавалеру?

Я не была ангажирована и сразу же приняла протянутую художником руку. Два джентльмена поспешили пригласить Эми и ее австрийскую подругу, и на одно короткое мгновение мы с синьором Челлини остались в сравнительно тихом углу бального зала наедине в ожидании, когда зазвучит музыка. Я открыла рот, чтобы наконец задать ему интересующий вопрос, но легким движением руки он остановил меня.

– Терпение! – сказал он тихо и серьезно. – Совсем скоро у вас появится возможность, которую вы так ищете.

В этот момент оркестр разразился сладостными звуками вальса Гунгля, и мы поплыли в его утонченном и плавном ритме. Я намеренно использую слово «поплыли», потому что никаким другим глаголом нельзя описать восхитительные ощущения, испытанные мною. Челлини был превосходным танцором. Мне казалось, наши ноги едва касались пола: так быстро, так легко и свободно мы стремились вперед. Несколько быстрых поворотов – и я заметила, что мы приближаемся к распахнутым дверям террасы, момент – и вот мы уже прекратили танцевать и спокойно зашагали рядышком по аллее остролистов. Среди темных ветвей мерцали маленькие фонарики, словно красные и зеленые светлячки.

Мы шли молча, пока не достигли самого конца тропы. Перед нами раскинулся сад с широкой зеленой лужайкой, залитой волшебным светом полной луны, что парила в безоблачном небе. Ночь была очень теплая. Несмотря на это, Челлини бережно накинул мне на плечи большой белый шерстяной бурнус, который забрал с кресла, пока мы шли по аллее.

– Я не замерзла, – сказала я, улыбаясь.

– Нет, но, возможно, еще замерзнете. Неразумно идти на бесполезный риск.

Я промолчала. Слабый ветерок шумел в верхушках деревьев прямо над нами, музыка бального зала доносилась до нас лишь слабым далеким эхом, воздух благоухал нежным ароматом роз и мирта, сияние луны смягчало очертания пейзажа, превращая его лишь в призрачный намек на настоящий мир. Неожиданно до нас донеслась длинная и одновременно сладостная жалобная трель, затем чудесный каскад игривых рулад и, наконец, чистая молящая и страстная нота, повторяемая многократно. Это был соловей, он пел так, как могут петь только соловьи юга. Я зачарованно замерла.

– Ты не рожден для смерти, о, бессмертный!Тебе неведома людская боль.Тебя такой же ночью милосерднойСлыхал и простолюдин и король12, —

задумчиво продекламировал Челлини.

– Вы любите Китса? – пылко спросила я.

– Более, чем любого другого из живших поэтов, – ответил он. – У него была самая божественная и нежная муза, которая когда-либо соглашалась привязать себя к земле. Однако, мадемуазель, вы хотите знать не о моих вкусах в поэзии. У вас есть ко мне другие вопросы, не так ли?

Секунду я колебалась. Потом высказалась откровенно:

– Да, синьор. Что было в вине, которое вы дали мне сегодня утром?

Он встретил мой испытующий взгляд с полной невозмутимостью.

– Лекарство. Замечательное и очень простое средство, приготовленное из сока растений, оно совершенно безвредно.

– Но зачем? – спросила я. – Зачем вы мне его дали? Разве правильно брать на себя такую большую ответственность?

Он улыбнулся.

– Думаю, да. Если вам нехорошо или вы обижены, значит, я был не прав. Если же ваше здоровье и настроение, напротив, хотя бы немного улучшились, а, насколько я вижу, это именно так, то я заслуживаю вашей благодарности, мадемуазель.

Он посмотрел на меня удовлетворенно и выжидающе. Я была озадачена и даже рассержена и, тем не менее, не могла не признаться себе, что впервые за многие месяцы чувствую себя лучше и бодрее. Я взглянула в мудрое, скрытое тенью лицо художника и сказала почти смиренно:

– Благодарю вас, синьор. Только, разумеется, вы расскажете мне о причинах, побудивших вас стать для меня врачом, даже не спросив моего разрешения.

Он рассмеялся, в его глазах светилось дружелюбие.