Роман о Лондоне

Иногда он тихо бормотал стихи Некрасова о погибших на войне — стихи, столько раз читанные ей сумасшедшим Барловым, ныне уже покойным. («Увы! утешится жена, и друга лучший друг забудет».) Чтение этих стихов означало конец их бесконечным дневным разговорам; Репнин хотел тишины. Пора покинуть этот мир.

И оба они перед тем, как заснуть, переносились в свое прошлое. Она вспоминала первые годы своего брака, он — Россию. Их настоящая жизнь там, в прошлом, как будто бы и не было Лондона. Как будто бы они живут здесь чьей-то чужой жизнью. Впав в бедность, они остро ощущали свое одиночество в этой стране. Дорога домой была им отрезана, и ей и ему; о своих родителях никто из них не знал — живы они или нет и как закончили свой путь. Все поиски через Красный Крест не принесли никаких результатов. Репнин почти каждую ночь прогуливался по Невскому и утром с грустью рассказывал об этом жене. Он прощался на улице с друзьями, с которыми провел вечер, Барлов провожал его до дома. А утром, проснувшись, он признавался ей, что был на вечере и танцевал с другими женщинами, но она их не знает, а потом танцевал с дочерью полковника Коновалова, своей первой детской любовью. Ее, Нади, в той его жизни еще не было.

Она рассказывала ему, как училась с братьями верховой езде и как скакала во сне на отцовском коне. Оба ее брата погибли. Она ненавидит Некрасова и эти стихи, которые ее муж так часто читает. Изнуренная обходом лондонских лавчонок, где она предлагает свои куклы, она лежит в постели неподвижная, как будто вынесенная прибоем на отмель утопленница, окоченевшая, безжизненная, и только подвернувшиеся ноги еще окатывает волной. Вдруг темноту спальни прорезал свет автомобильных фар, машина проехала по переулку и продолжила свой путь в снегу. Она содрогнулась от резкого света, точно змея скользнула по ее груди и скрылась на чердаке.

Да, никто о них не помнит. Интересно, заметил ли Репнин, что приходский священник два дня назад, хотя ему и заплачено вперед, не помянул ее отца? Княгиня Багратион не прислала ей поздравительную открытку на Новый год. Голицыны тоже их не поздравили. Затаились в своем подвале и продают антиквариат. Ее все забыли. Но и собственный ее муж не лучше других. Постыдился бы. Забыл, какой сегодня день. В этот день, двадцать шесть лет назад, они обвенчались в Афинах.

Он вскакивает с постели, как в какой-нибудь сентиментальной комедии, бросается к ней и начинает целовать.

Она высвобождается из его объятий, поднимается и говорит в темноте осевшим голосом:

— Помнишь, Коля, как мы были счастливы, когда приехали в Лондон? Лондон горел. Но это было неважно. Ты тогда торжественно провозглашал: «Лондон всю Европу озарит своим пламенем, и нас вместе с ней». Ты умеешь красиво говорить. Это хорошо, что Англия тоже вступила в войну, сказал ты мне, для нас это лучше. Ты метался по улицам, гасил пожары в домах и не хотел ни на одну ночь выехать из Лондона. Русские не оставят Москву, когда она горит — так ты это называл.

Он заблуждался тогда, сокрушенно признается Репнин, укладываясь в постель. Он не мог предвидеть того, что их здесь ждет. Она должна его простить.

— Ты меня заставлял молчать даже тогда, когда под нашими окнами открыли бензоколонку. Не разрешил переселиться. Говорил, мы не оставим Шипку. Русские Шипку не сдадут. Пока у нас были деньги, мы ни от кого не ждали благодеяний. Мы и сейчас милостыни не хотим. Мы хотим работы. Почему тебе ее не дают? Как они смеют так относиться к тебе? В чем твоя вина? Почему ты не можешь найти никакой работы, хотя бы для того, чтобы иметь крышу над головой?

— Потому что я, дарлинг, не из тех, кого они называют «полезными» — «useful».

— А если бы мы покончили жизнь самоубийством? Все газеты написали бы об этом! Ах, как бы они нас жалели!

— Ничего подобного, Надюша. И не подумали бы. Разве было что-нибудь в газетах, когда Сурин покончил с собой? Тарновский мне сказал: девять человек свели счеты с жизнью. И что же? Было что-нибудь в газетах? Они это скрывают. И знаете, что бы они говорили, если бы газеты сообщили об этом? Как они объясняют, почему люди кончают с собой? А потому, говорят, что у них «нарушен баланс». Не в банке, разумеется. В мозгу.

Ее трясет от этих слов, как и многих других иностранцев, оказавшихся в Лондоне. Как могут англичане так объяснять самоубийство? В последнее время она содрогается, когда слышит, как ее муж смеется надо всем. В ужасе просыпается по ночам. Боимся, как бы он не убил ее во сне.

Муж нежным шепотом начинает ее успокаивать — не надо этого бояться. Новиков, правда, убил жену, потом себя. Он не способен на это.

Все эти разговоры доводят до отчаяния его бедную жену. Она с тихой лаской начинает упрекать: зачем он обманывал ее целый год? Будто бы получит помощь от Общества польских офицеров. От Союза русских монархистов. От Союза английских женщин, основавших Клуб борцов за индивидуальную свободу. И еще от каких-то там обществ, которых полно в Англии.