Роман… С Ольгой

Всё решено и обговорено неоднократно с Ромой. Никаких широких жестов, никаких самаритянских выходок, никаких благодеяний и отпущения грехов.

«Милосердие, Куколка! Слышала о таком или жестокость — заразная болезнь? С кем поведешься, от того и наберёшься? Это он! Обмацал и испортил. Юрьев отравил. Да чтоб вы сдохли оба! Отпустите же. Р-р-р-р! Стоишь красивая, успешная, но жизнью сильно битая и такая же несчастливая, как и я. Наконец-то мы стали вровень. Нечем выделиться, Куколка? Вот ты с ума и сходишь. Так тебе и надо. Ни о чем не жалею. Вот ни о чём! Он забрал мою любовь, за это вас с ним Бог и покарал. Господи, прости!» — её удерживали две здоровые коровы в форменной одежде и с пёстрыми шевронами на грубых рукавах, пока Стефания сыпала проклятиями в мою быстро удаляющуюся спину. — «Не будет тебе счастья с ним… Поверь мне!».

Очередная ложь! Я вылетаю за ворота, перед этим несколько раз неосмотрительно выкрикнув бессмысленную чушь:

«Спасибо. До свидания. До новых встреч. Здесь очень мило!».

«Дурёха, здесь так не принято. Лети отсюда, милая!» — на все тона подлаивали надзирательницы, смеялись и покручивали пальцем у виска.

— Проверьте личные вещи, — доносится в затылок. — Женщина, Вы ничего не забыли? Эй, куда?

Нет, нет и нет! Конечно, всё на месте. Вот мой мобильный телефон, небольшая сумка, в которой валяется блокнот и заточенный остро-остро карандаш. При правильном обращении с последним можно запросто кого-нибудь «освободить». Было бы желание, подходящие обстоятельства, да надёжный человек…

— Юрьев, поехали! — запрыгнув на заднее сидение в машине, недовольно бормочу.

— Всё хорошо? — перегнувшись через кресло, муж пытается заглянуть в моё лицо. — Ты плакала? Лёль, в чём дело?

Она меня обидела, а я не сумела постоять за себя:

«Застрелишь, забьёшь её ногами, раздавишь, зарежешь, подкараулив в грязном переулке, отравишь, повесишь, выдав содеянное за депрессивный суицид?».

— Я хочу домой.

— Как всё прошло? — он трогает мои танцующие на коленях пальцы. — Тихо-тихо. Я слушаю.

— Пожалуйста, — всхлипнув, поднимаю голову, — увези меня отсюда.

— Вы поговорили или…

Я не смогла. Не смогла сделать то, что задумала, поэтому чувствую себя ущербной и абсолютно бесполезной. Я больна, а болячка изменяет личный статус, попадая в состояние «хроническая», «неизлечимая», «без ремиссии и возможных улучшений».

— Что ты чувствовал тогда? — сквозь зубы задаю вопрос, присматриваясь к изменениям, дрожью пробегающим по напряженному, чересчур сосредоточенному лицу.

— О чём ты? — осторожно отстраняется, выпуская мои руки.

— Ты понял, — не отводя глаза, цежу. — Ты боялся?

— Нет, — прикрыв глаза, хрипит.

— Ты этого хотел?

— Нет.

Врёт. Специально говорит неправду. Казаться хочет лучше, чем он есть.

— Это вышло случайно, — внезапно насыпает откровения. — Я вошёл и наткнулся на двух уродов, смакующих подробности того, что сделали с тобой. Я замер у входа, следил за ними, молча слушал, а потом накинулся на того, который находился ближе к двери. Одного удара для холодной оказалось более, чем достаточно. Второй тут же растерял былую храбрость и стал жаться жопой в стыки клетки. Я бил его ногами, а потом, став на колени и обхватив опухшую от моих ударов тыкву, приложил затылком о напольную кафельную плитку…

— Рома, хватит, — пищу, вгрызаясь в собственные кулаки. — У меня ни черта не получилось. Слабачка!

— Я не хотел, солнышко. За одну секунду обезумел и утратил полностью контроль, а видишь, что по факту вышло. Ты…

Похоже, до него наконец-таки доходит смысл того, про что завуалированно с ним говорю уже на протяжении двух-трёх недель…

Сначала я хотела с ней поговорить. Считала, что Марусову посетило внезапное раскаяние, например, или строгий режим смог перевоспитать «непослушную девчонку», устранить засор в мозгах и опустить зазнавшуюся на грешную землю.

Потом я посчитала, что смогу дать ей то, о чем она просила. Два года — жалкая одна шестая от общей причитающейся по закону суммы. В сущности пустяк. Для меня, но не для той, кто, как оказалось, мечтает тайно завести семью и стать полноценным членом общества, обретя мужа и родив детей.

В какой момент всё изменилось? Когда произошел этот сдвиг? Когда я захотела ощутить вкус крови у себя на языке? Когда?

Меня тошнит. Если не выберусь наружу, то натворю непоправимое.

— Оль! — Юрьев вскрикивает и быстро выбирается наружу.

Пулей обминает нос машины, подлетает к задней двери и, распахнув её, одной рукой обхватывает меня и практически выносит на себе. Волочет, как тушу, подыскивая подходящее место для желудочного преступления.

— Юр…ьев, — скулю, как испускающее дух животное, — от… пус… ти… — руками сдерживаю рвоту, давлюсь блевотиной и безобразно бекаю. — М-м-м, — стремительно сгибаюсь пополам, выплёскивая на землю небогатое по составу содержимое. — Ч-ч-ч-чёрт! — сплёвываю желчь, заикаюсь и смеюсь. — К-к-к-ак вовремя, — успеваю высказаться, но тут же вынужденно наклоняюсь. — Бе-э!