Роман с Постскриптумом

Вот такое признание услышала я от своего, казалось бы, легкомысленного и ветреного старинного приятеля. И поэтому, когда сегодня телевизионный эфир полон всяких придуманных откровений, хочется сказать одно: человек порой и сам себя не знает. А уж воспоминания других о нем — это чаще всего сплошные домыслы и фантазии. Известно доподлинно лишь то, что когда мужчина любит женщину, он любит и принимает ее ребенка. Так было у Саши с Ириной Алферовой. Что же касается постоянных споров, мог или не мог Абдулов иметь детей, главное в другом: в последние минуты своей стремительно уходящей жизни Саша держал на руках маленькую новую жизнь и готов был оставить ей весь свой мир.

Но тогда, когда мы снимались в захаровском «чуде», нам было лишь по двадцать три года. А жизнь улыбалась и обещала только подарки. Таким подарком оказалось и одновременное присутствие на съемочной площадке Евгения Леонова, Олега Янковского, Андрея Миронова, Екатерины Васильевой, Юрия Соломина…

Какими же были они, эти великие актеры, отметившие собой время и вошедшие в историю кинематографа? Помню, как, одетая в розовое платье фрейлины и в шляпе с клумбой на голове, я вплыла в съемочный павильон и увидела их всех — великих! Поскольку на мне все шуршало — и одежда, и шляпа, то на этот настойчивый шелест все присутствующие на площадке дружно оглянулись и посмотрели на меня. От смущения я проговорила:

— Раньше, когда девушки видели знаменитых актеров, некоторые из них падали в обморок, и кавалеры приводили их в чувство ароматической солью, которая имелась у них в кармане.

— А почему сейчас не падаете? — парировал Олег Иванович Янковский.

— Наверное, потому, что ни у кого не окажется соли в кармане, чтобы вернуть меня из обморока…

Все засмеялись. Это было время, когда, несмотря на звездный состав, никто не «звездился». Проще всего и философичнее это выразил Евгений Леонов. Однажды в ожидании своей сцены я сидела на длинном диване без подушек рядом со входом в павильон. Вышел Евгений Павлович и спросил:

— Что вы такая грустная?

И я честно ответила:

— Я так хотела играть принцессу, а не фрейлину!

— Да что вы! — Леонов хохотнул. — Это жизнь. Сегодня ты король, а завтра шут, а послезавтра о тебе никто не вспомнит.

Они были так близко, эти гении, и нам это казалось естественным! Мы глубоко верили, что пройдет совсем немного времени, и мы сами будем такими же великими. А тогда мы учились. И мастер-классом для нас было все. И работоспособность Андрея Миронова, когда, выкладываясь в каждом дубле, он, по замыслу режиссера, падал в кадре. И сосредоточенность в каждом эпизоде Ирины Купченко. И конечно же, Захаров! Марк Анатольевич, для которого не было мелочей и пустяков. Как мы завидовали актерам его театра! Как он их пестовал! А в кино у него была еще и удивительная возможность, которой в театре не было, — дать актера крупным планом, приблизить к зрителям мир актерских переживаний.

В XVII–XVIII веках в Италии была создана великая школа скрипичных мастеров. Их имена и инструменты знамениты и поныне — Амати, Гварнери, Страдивари. Скрипки, которые делали по промерам этих мастеров, назывались «аматизы», «страдивариусы». И я бы сказала, что Захаров в своем театре создавал особый вид актеров — «захариусов». Хотя позже многие из них рассказывали про его сдержанность, даже суровость. Он и сам подтрунивал над своей «мрачностью». Шутил, что придерживается совета главного режиссера Театра сатиры Валентина Плучека — помнить о главном правиле укротителей хищников: «С артистами надо быть корректным и осторожным. Не поворачиваться к ним спиной. Иначе могут укусить, причем с большим удовольствием, даже если потом будут сожалеть об этом…»

Но на самом деле он своих актеров очень любил. Они работали у него сразу на двух площадках — в кино и в театре.

Кстати, со знаменитой захаровской «суровостью» довелось столкнуться и нам.

Однажды мы с Женей Симоновой возвращались со съемок с Марком Анатольевичем в одной машине. Он сидел рядом с водителем на переднем сиденье. Мы, смущенные его молчанием, тоже не разговаривали, переглядывались и обменивались знаками. Шептаться считали вроде неприличным. И тогда я решила нарушить молчание. У меня в сумке была плитка швейцарского шоколада, который мой муж привез из загранкомандировки. В то время западный шоколад был роскошью и хорошим подарком. Я раскрыла свое «богатство», зашелестела фольгой и угостила Женю. Мы обе проголодались после съемок.

— Чем это вы там шуршите? — вдруг заинтересовался доселе молчаливый режиссер.

Смущаясь, я ответила:

— Это у нас шоколадка! Марк Анатольевич, хотите?

Он отказался, но, повернувшись к нам, спросил у Симоновой:

— Евгения Павловна, а вы любите шоколад?

— Да, люблю, — ответила она.

— А какие у вас еще есть слабости?

И тут моя однокурсница вдруг выпалила:

— Я всегда влюбляюсь в режиссеров, у которых снимаюсь!

Потом она объяснила, что сказала так от отчаяния, чтобы обратить на себя внимание. Но Захаров, ничего не ответив, только слегка улыбнулся. Так он и остался на недосягаемой для нас высоте.

Поле Ромашина