Роман с Постскриптумом

Погрузившись в раздумья, я и не заметила, как мы подъехали к ресторану, где должна была состояться встреча с Караджичем — президентом Сербской Краины. Он был уже здесь. Передо мной предстал высокий, грузноватый человек, около пятидесяти лет на вид. Кожа блестящая с красноватым оттенком, горбоносый: заметна турецкая кровь. Густая седая шевелюра и глаза красивого темно-вишневого цвета с красноватыми прожилками сосудов, которые обычно бывают при недосыпаниях и переутомлениях, что, впрочем, было неудивительно при нынешней обстановке. По профессии — врач, психолог. Как врач он, конечно, знал, что для организма полезно, а что — нет, но диету явно не соблюдал: в чашку кофе положил аж четыре ложки сахара.

Сербы очень любят поесть. Главное национальное блюдо у них — чорба, очень жирное. Она может быть самая разнообразная: с потрохами, с мясом, с овощами. Очень вкусная, но необыкновенно наваристая. Пленка жира покрывает каждый горшочек.

Мясо обычно подают на большом подносе, самых разных сортов: свинина, говядина, баранина на косточке, нашпигованные салом колбаски, обжаренный бекон: мясо прокрученное, сформованное лепешками, комбинированное с салом в виде шашлыка и так далее и тому подобное. И все это сербы готовы поедать и в два часа ночи, и в восемь утра, и пополудни. У них даже поговорка на этот счет существует: «До пятидесяти лет серб мучает свой живот, а после пятидесяти лет живот мучает своего серба».

Президент Караджич — еще общепризнанный лидер боснийских сербов. Это было время их побед

14 лет спустя во время ареста

Находясь в ресторане, трудно представить, что за его стенами — трагический калейдоскоп: война, смерть, страдания, гробы. Да и на самом здании ресторана было очень много следов от пуль и повреждений от взрывов. Я завожу с Караджичем разговор о войне. Пока война не касается человека напрямую, он об этом не думает, что нормально. Иначе можно просто сойти с ума.

Но тогда мне хотелось, хотя бы для своего понимания, выстроить стройную схему конфликта, разобраться в его природе, обозначить его начало, границы и возможный конец. Хотелось, чтобы Караджич сам объяснил мне, как он, врач-психиатр и поэт, знаток тонкостей человеческой души, стал воевать и убивать.

Зачем он взял в руки оружие? Если это благородный порыв поэтического сердца, то зачем множить боль, когда есть еще шанс прекратить этот кошмар?

Он говорит: «Если НАТО поставит свои войска на границе с Сербией, мы будем воевать с НАТО. Бог за сербов, так как Бог — серб». Читай так: если мир против нас, мы будем воевать со всем миром. Все. С формулой закончено. Лозунг, входящий в сознание, возвышающий это сознание, готов. Именно под этим лозунгом в бой на смерть пойдут мальчики, отцы, мужья. А после этого девочки останутся без женихов, в семьях осиротеют дети и появятся вдовы. Все остальное — это только слова: «Если я даже захочу подписать мирный план, то парламент его не одобрит».

В самом конце этих длительных, тревожных разговоров-переговоров, когда уже на улице стоял вечер и мы собирались уезжать, я напомнила Радовану Караджичу его же стихи:

Не смей верить, что полночь черна, Что этого не изменитьИ такова воля Божья. Кое-что происходит и по твоей воле.

Его глаза изменились. Изменилась его внешность. Густые волосы, спускающиеся почти до плеч, теребил ветер. И передо мной опять стоял поэт. Он прочел мне своего «Человека из пепла» — стихотворение, которое многие называют программным. Читал на сербско-хорватском, но я почти все понимала. Позже оно появилось в прекрасном переводе Сергея Строканя.

Умирает март, Сходит на нет поп-арт, Смерть видит цельИ снова выходит на старт. Но человек, который боится всего, — живой, Хотя весь мир и повернут к нему спиной.

Я его слушала и понимала, что тема «пепельного человека» для него главная:

Смотри, человек из пепла окунает сердце в чернила. Все вокруг гибнет, дьявол, ответь, я не вижу отсюда. А не часть ли это зловещей великой правды?

Дьявол, видимо, ничего не ответил ни мятущемуся «человеку из пепла», ни самому автору.

Однако дьявольские мотивы в его стихах сегодня кто-то вполне может использовать для того, чтобы попытаться доказать, что этого психиатра-поэта-политика нужно было как можно раньше отвезти к врачу, дескать, он действовал как маньяк, отдавая приказы о массовых убийствах стариков, женщин и детей.

Гаагский трибунал обвинил его в преступлениях против человечности. Впрочем, вот строки, в которых он сам во всем чистосердечно признается:

Давно от меня отказалисьВсе альтруисты. Тлею, как сигарета на губе воспаленной: Ищут меня повсюду — А я, в засаде росистой, Жду великого шансаПуститься вниз по наклонной, Отринуть свое же правоИ бросить утренней бомбойСмех — Я, человек одинокий, Темного нрава.