Роман-царевич

«…знаешь все теперь. О себе нетрудно было писать: о том, что после случилось, — труднее. Но ты видел Романа Ивановича, и как ни мало я знаю о вашем свидании, — верится, что ты этого человека понял. Или хоть начал понимать. Флорентия ведь понял? Может быть, не удивишься очень и случившемуся, поймешь и недосказанное?

Тайна смерти Романа — не секрет, который можно открыть или не открыть, а именно тайна. У кого нет своих глаз для нее, тот ее и не увидит. Любил? Да. Убил нарочно? Да. Или Роман Сменцев был виноват, изменил чему-нибудь, изменил себе? нет, нет! Подумай теперь, могут ли внешние в это проникнуть, поверить. А вот Наташа без слов, одной любовью поняла и знает. (Наташа хочет приехать, я рада. Так ждет ее Флорентий, так нужна она ему, — да и всем нам, верю в нее.) Могут внешние люди, совсем ничего не знающие, думать и так: Сменцев был обычный провокатор, вызвал полицию, Флорентий, узнав, поспешил убить его, нечаянность подстроил. Насколько это грубее и дальше от правды, чем то, что естественно думают все, — неосторожность. Но пускай. Хорошо, что есть настоящая правда и что мы ее знаем, что мы — в ней…

Тебя я увижу, Михаил, тогда, когда буду тебе нужна, когда ты делать начнешь и уверишься, что наше дело — одно. О личных отношениях — теперь ли говорить? Что мы знаем? Их может определить только будущее. Но опять говорю: будет нужно — напиши, передай, и я приеду в указанное место. Сейчас я не хочу оставить Пчелиное, не вправе, так чувствуется. А приехала бы и сейчас, ненадолго, если б надо было, пойми только меня.

Кончаю, много недосказанного, да ведь всего не передашь. Мне бодро, дух у нас здесь хороший. Живем пока с тихостью и мудростью. Флорентий — ясный; иной раз и ужасалась я, и слабела; а на нем ни тени: любовь, должно быть, хранит.

Ну, прощай… до свидания. Верь жизни. Она не обманет. Верь и вере своей, и делам по вере. Прощай».

Глава тридцать девятая

ЗОЛОТЫЕ ЦВЕТЫ

Веселое солнце в дали голубой…

Они увиделись скоро, — скорей, чем думала Литта. Михаил хочет сказать ей живым голосом, что все уже есть, что начало их тяжелой и сладкой работе положено, — хочет услышать и ее живой голос.

Надо о ближайшем условиться. Не ждет работа.

Они съехались, на краткие часы, в забытом городке с острыми темными крышами, не русском, но недалеко от России лежащем. Тихий домик на выезде; поля, широкие, видны из окон. Точно улыбаются поля желтыми цветами — их раскрыло весеннее солнце. А над цветами, вверху, в лазоревой и золотой пустыне, смеются пронзительно, как играющие дети, — жаворонки.

Сегодня Литта уедет назад, в Россию. Флорентия Михаил станет ждать к июню. Наташа уже в России.

У раскрытого окна стоит Литта, смотрит в поля, в небо.

— Какая весна здесь! А у нас только небо стало выше, на солнце сосульки длинные, дорога лоснится, а поля еще белы-белы.

Очень изменилась Литта: похудела, — или от черного платья кажется? Точно выросла. Загоревшее от воздуха лицо — резче; нет в нем прежней фарфоровой нежности, в глазах нет детской печали: глаза ясны и жестки. Она ли — милая, беспомощная девочка?