Роман-воспоминание

— Знаешь, Толя, — сказал Ананьев, — напечатают твой роман сейчас, не напечатают — не имеет значения: он уже существует и будет существовать. Все фигуры выписаны великолепно и прежде всего — Сталин. Но в Сталине как раз и заключается главная трудность. У нас есть категорическое указание: произведение, в котором упоминаются Ленин, Сталин, другие исторические деятели, даже враг — Троцкий, должно пройти проверку ИМЭЛа. А ИМЭЛ зарубит роман, ты знаешь, какие там люди сидят. В лучшем случае потребуют выбросить Сталина, а без Сталина роман не существует. Я на это не пойду, не позволю, чтобы моими руками зарубили такой роман. А без заключения ИМЭЛа Главлит даже не будет его рассматривать. Вот какой получается заколдованный круг. Из этого круга можно выйти, только если будет решение ЦК о его напечатании. Роман политический, это политическая акция, и от меня ничего не зависит, я имею только телефонный звонок Верченко: «Поработай с автором в пределах разумного». Я ему ответил: «Роман можно печатать только в таком виде или не печатать».

Итак, все возвращается на круги своя.

Поехал к Ситникову, рассказал о встрече с Ананьевым. На сей раз Ситников не был так оживлен, как при последнем нашем телефонном разговоре, где он упомянул про зайца, не любящего шутить.

— Да, — сказал Ситников, — я ощущаю саботирование. ЦК не дает письменных указаний, только по телефону, и указание было ясное — публиковать. Речь шла об отдельном издании, но кто-то, на ходу, перевел дело на журнал.

— Чтобы легче было угробить.

— Допускаю, сопротивление роману нарастает, его придется преодолевать.

— Боюсь, ничего у вас не получится, Василий Романович.

— Почему?

— Далеко зашел процесс, все уже необратимо, упустили момент.

— Какой момент, что вы имеете в виду?

— Момент, когда можно было разделаться со Сталиным.

Он внимательно посмотрел на меня, хорошо понимал, о чем я говорю, но ответил так:

— Между прочим, Анатолий Наумович, из вашего романа вытекает, что «думать» надо было еще шестьдесят лет назад.

— Да, вы правы. Хотя и позже были возможности, при Хрущеве, например, их не использовали. А сейчас… Сейчас перспективы весьма сомнительные.

— Будем надеяться на лучшее. Терпите, придут новые люди, молодые, все изменится.

Я обвел взглядом его кабинет. Он поймал мой взгляд, усмехнулся…

— Анатолий Наумович, здесь со мной вы можете говорить о чем хотите. Я полностью доверяю вам, надеюсь, вы доверяете мне.

— Так вот, Василий Романович… Будем смотреть на вещи трезво: что такое Черненко? Мягко говоря, фигура временная. Но, глядя на него, каждый секретарь обкома думает: «Господи, если такой

может управлять государством, то почему не смогу я? Да я еще лучше смогу, я единолично справлялся с областью, с краем, почему же со страной не управлюсь?!» Политики они никакие, а командовать привыкли. Так что каковы они будут, эти новые, молодые, мы не знаем.

— Поживем — увидим. За откровенность спасибо.

Вечером мне позвонил Ананьев и попросил завтра днем быть в редакции.

Приезжаю. Ананьев объявляет:

— Верченко в отпуске, его замещает Сартаков (маловыразительная личность, которого писатели с насмешкой называли «Сартаков-Щедрин»). Вчера он мне звонит: «Срочно пришлите редакционное заключение, что роман Рыбакова печатать нельзя. Этого требует ЦК». Понимаешь, хотят спрятаться за мою спину. Я такое заключение дать отказался. Он говорит: «Дело ваше, но завтра пришлите ответ на мой запрос». Я всю ночь думал, что ему ответить, и вот утром сочинил такую бумагу… На, читай…

Я прочитал:

«Роман „Дети Арбата“ получен не из Союза писателей, а от автора. Роман написан большим мастером литературы. Однако печатание его сложно, так как трактовка образа Сталина не совпадает с существующими точками зрения на эту фигуру. Кроме того, судьбы героев не завершены, автор продолжает свое повествование, поэтому высказывать сейчас какое-либо суждение о романе преждевременно. Роман автору возвращен».

— Ну как? Может быть, что-нибудь тебя не устраивает?

— Отсылай в таком виде. Но ты пишешь, что роман мне возвращен.

Он вынул из ящика стола рукопись:

— Бери. Иначе я буду вынужден сдать ее в ИМЭЛ.

— Нет, уж лучше пусть полежит у меня.

Новый год мы встречали с Таней вдвоем. Ушедший год начался с ареста рукописи на таможне, затем роман обсуждался на закрытом секретариате Союза писателей, читался в ЦК партии, побывал в ВААПе, направлялся для публикации в «Октябрь» и в итоге вернулся опять ко мне, в ящик письменного стола. Что ожидает его в наступающем 85-м году? За удачу «Детей Арбата» мы с Таней и выпили.

31