Романовы. Пленники судьбы

Павла как бы и не было, хотя, например, Никита Панин, недовольный Петром Фёдоровичем, видел после него на Престоле именно Павла Петровича. Когда же случился переворот, воцарилась Екатерина, то старый царедворец и дипломат не стал выступать против течения, хотя до самой смерти в душе так и не смирился с вопиющим актом самоуправства.

Наступало время кануна. Все это чувствовали, все, кроме Императора. Конечно, глупости о том, что он хотел «заточить» Екатерину, оставим на совести самой Екатерины, хотя офицеры разъясняли солдатам в казармах, что следует выступить на защиту Императрицы и Наследника, так как им якобы «угрожает опасность». Было ясно, что семейной жизни у Петра и Екатерины уже не будет никогда и вопрос этот как-то следовало решать. И он был решен дворцовым переворотом. Горячие головы из среды молодого гвардейского офицерства во главе с Орловыми горели желанием «послужить России» и убрать ненавистного многим Императора. 28 июня 1762 года переворот свершился. Судьба России была решена за несколько часов.

Рано утром того дня в сопровождении группы офицеров Екатерина прибыла из Петергофа в Петербург в казармы Измайловского полка, который приветствовал её уже в качестве «Величества». Далее то же самое повторяется в казармах Семёновского и Преображенского полков. К Екатерине прибывают некоторые вельможи, которые присоединяются к свите теперь уже «Императрицы». Окруженная гвардейцами и народом Екатерина отправилась в Казанский собор, где её уже ожидали архиепископ Новгородский и духовенство. Пропели благодарственный молебен, и торжественно провозгласили Екатерину «Императрицей всея Руси», а Великого князя Павла – наследником Престола.

Екатерина явила в этот момент свои немалые организаторские таланты. Были загодя составлены манифесты, послания командирам воинских частей и начальникам областей и губерний, был взят под контроль Кронштадт, а дипломатический корпус получил уведомление о перемене царствующей особы.

Во всей истории этого судьбоносного для России переворота много неясного и удивительного. Невозможно не поразиться, с какой легкостью офицеры и сановники приносили присягу на верность Екатерине, хотя от присяги на верность Императору Петру III их никто не освобождал. А ведь присяга – клятва на Евангелии Именем Божиим служить «не желая живота своего» Монарху!

Были и немногочисленные исключения и самое известное – канцлер и граф Михаил Илларионович Воронцов (1714–1767), дядя княгини Дашковой. Он прямо заявил Екатерине, что принёс присягу Императору Петру и присягать вторично не будет, но сохранит по отношению к Екатерине полную лояльность. Екатерине такой афронт был крайне неприятен: граф являлся влиятельнейшим лицом, руководителем внешней политики России. С ним нельзя было расправиться втихомолку: он был взят под домашний арест. Когда же после смерти Петра граф принес всё-таки присягу Екатерине, то арест был отменён.

Император Пётр встретил 28 июня в Ораниенбауме. Окруженный своими голштинцами, он узнал о событиях в Петербурге только в середине дня. После нескольких безуспешных попыток овладеть ситуацией, он отправил к Екатерине капитана П.И. Измайлова с сообщением, что готов отречься от Престола. Екатерина тут же призвала Петра сдаться, чтобы «предотвратить неисчислимые бедствия».

Екатерина обещала обеспечить ему «приятную жизнь» в каком-нибудь удаленном от Петербурга дворце. Пётр поверил, капитулировал, и в результате не было пролито ни капли крови.

Очевидной «слабостью» Петра III являлась русская княжна Елизавета Романовна Воронцова (1739–1792), которая была особенно близка сердцу Петра Фёдоровича в последние годы его жизни. Она была дочерью генерал-аншефа и сенатора князя Романа Илларионовича Воронцова (1707–1783) и доводилась родной сестрой Екатерине Романовне Дашковой (1743–1810), получившей известность сначала в качестве ярой приверженки Екатерины II, деятельно способствовавшей её воцарению, а затем прославившейся в роли президента Российской Академии Наук. Привязанность Петра Фёдоровича к «любезной Лизавете» была так сильна, что когда его свергли с Престола, то он просил свою жену только о двух милостях: не разлучать с Елизаветой и не лишать любимой скрипки, на которой он играл каждый день с великим усердием.

Фридрих Великий по этому поводу с досадой заметил, что Пётр «позволил свергнуть себя с Престола, как ребёнок, которого посылают спать». Сам Фридрих никогда бы не капитулировал; как настоящий солдат, он стоял бы насмерть до самого конца, но его русский Император-поклонник не обладал силой воли Прусского Короля.