Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу

Другие две рецензии на «Краткие записки» появились в московских неофициальных журналах «Телескоп» Н. И. Надеждина{532} и «Московский телеграф» Н. А. Полевого{533} примерно в то же время. Автором первой из них, вероятно, был сам издатель журнала. Его статья начиналась с рассуждений о причинах современного ему бума мемуаротворчества. «Век наш, – писал он, – может назваться веком признаний и записок. Никогда люди не были так словоохотливы о себе, как ныне: никогда не выставляли самих себя на позорище с такою откровенностью, с таким беспристрастием, с таким, можно сказать, самоотвержением»{534}

. И далее автор дает то объяснение указанному феномену, которое в современном источниковедении стало классическим, связав его с раскрепощением и индивидуализацией сознания человека Нового времени, с осознанием ценности личного опыта и рефлексии для современности и истории и востребованностью их в обществе. «Отсюда очевидна внутренняя занимательность нынешних записок, – подытоживает он: – в них заключается современная история, так сказать, начерно, в ее первоначальных материалах»{535}. Однако далее автор противопоставляет европейские произведения этого жанра русским, которые «в характере и тоне изложения […] не могут и не должны сходствовать с так называемыми мемуарами (mémoires

) других европейских наций. Сии последние тем значительнее и любопытнее, чем подробнее и мельче обстоятельства, в них сохраняемые». В чем же тогда рецензент видел предназначение отечественных записок, какие отличные от европейских обстоятельства русской жизни должны детерминировать их тематику, стилистическое своеобразие и саму эстетику? Он поясняет: «У нас, где единая нераздельная жизнь проливается величественным невозмутимым потоком, может и должен господствовать один общий государственный интерес, поглощающий все биографические подробности в своем историческом величии. С тем же самоотвержением, как историки, наши сочинители записок должны сколько можно менее заниматься собой и своей личностью, ибо она в общем ходе дел слишком имеет мало значительности. Одним словом, у нас записки могут и должны быть летописями. И с этой точки зрения до́лжно рассматривать и ценить все их опыты, являющиеся в нашей словесности»{536}

. Оставим без дальнейшего развития мысль о том, что своим заявлением автор, по сути, принес в жертву наблюдаемому им «величественному невозмутимому потоку» русской жизни и «государственному интересу» право отечественных мемуаристов на индивидуалистическое сознание и призывал их, как и прежде, слиться, пользуясь его же выражением, в «огромные, неразделенные массы, коих общие движения вписывались крупными буквами на величественных скрижалях Истории»{537}. Важнее то, что такая оппозиция послужила для него ключом к противопоставлению записок А. С. Шишкова и А. И. Михайловского-Данилевского, появившихся в свет одновременно и посвященных одним и тем же событиям. Последний упрекается рецензентом как раз за внимание к деталям, незанимательным самим по себе и избыточным при создании эпических литературно-исторических полотен. По сути, он обвинялся в «эгоизме, любящем ставить себя средоточием общего внимания»{538}. Напротив, достоинство записок А. С. Шишкова, «маститого Нестора нашей словесности», рецензент видел в том, что «в них сохранены многие важные документы истории незабвенной Отечественной войны». И далее: «Издатель их был органом воли монарха, предводительствовавшего Россию на избавление Европы. Чувствуя важность столь высокого назначения, он дышал и жил одною любовию к Отечеству, коей тогда, можно сказать, был посредником между царем и народом русским. Отсюда – все сохраненные им в записках

бумаги, замечания, беседы, изречения – имеют высокую историческую важность. Почтенный старец излагает их с очаровательным простодушием, без всякого принуждения и искусства, не отягощая излишними пояснениями и толкованиями, но предоставляя проницательности каждого разгадать полный смысл знаменательных указаний. Скажем коротко: записки г. Михайловского-Данилевского останутся в одних библиографических воспоминаниях, записки Шишкова будут достоянием истории!»{539}