Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу

Несмотря на содержащуюся в этом размышлении модернизацию некоторых аспектов августейших путешествий, оно подводит к необходимости прислушаться к тому, как эти путешествия классифицировались их организаторами. Судя по делопроизводству Собственной конторы детей их императорских величеств рубежа 1850–1860-х гг., путешествия по России были связаны с посещением большого количества населенных пунктов в течение относительно длительного времени (в рамках подготовки к путешествиям создавались специальные брошюры с маршрутами и даже карты{594}). Поездками же считались перемещения в направлении конкретного населенного пункта. Впрочем, как путешествия, так и поездки цесаревича могли обозначаться в делопроизводстве словом

вояж.

В непосредственной связи с длительностью перемещения в пространстве находилась финансовая сторона вопроса. Так, членам свиты, чинам и служителям, которые отправлялись вместе с наследником в путешествия по России (1861, 1863), выдавались подъемные деньги{595}. Поездки

же цесаревича в Гапсаль (1859) и Либаву (1860), «по высочайшему государя императора повелению, считались загородными пребываниями», в связи с чем подъемные деньги не выдавались{596}. Таким образом, критерием классификации путешествий и поездок по России наследника престола в конце 1850-х – начале 1860-х гг. можно считать продолжительность перемещения по стране и количество его этапов, а одним из маркеров этой классификации – выдачу подъемных денег членам свиты.

Написанные во время путешествий журналы были более богаты путевыми подробностями, чем аналогичные описания поездок, ведь в последнем случае значительный объем текста оказывался посвященным не перемещению в пространстве, а «пребыванию» в конкретном населенном пункте. Поэтому наиболее любопытными журналами О. Б. Рихтера представляются те, которые он написал в процессе путешествий по России с цесаревичем Николаем Александровичем в 1861 и 1863 гг. Во время первого путешествия наследник в сопровождении небольшой свиты побывал в Москве, Владимире и Нижнем Новгороде, откуда по Волге отправился в Казань. В 1863 г. цесаревич совершил плавание по Волге и Дону, а также посетил Крым и Закавказье. Насыщенность маршрутов предполагала яркие путевые впечатления, которые фиксировал Рихтер.

Новые впечатления нередко казались путешественникам комичными. Однако тактичный Рихтер поначалу опасался шутить в тексте, предназначенном для прочтения не столько его спутниками, сколько самим императором. По просьбе Рихтера это опасение постарался развеять цесаревич Николай Александрович, писавший отцу в 1861 г.: «Д. Б. сначала не решался писать тем юмористическим тоном, который мы, наконец, убедили его принять для описания разных более или менее забавных и оригинальных случаев, составляющих так часто всю прелесть дороги». «Не правда ли, милый Папа, – продолжал наследник, – мы имели резон

[16] желать, чтобы наш дневник, который, я убежден, Тебя интересует, как можно более соответствовал своему назначению, т. е. как можно рельефнее и живее изображал Тебе наше странствие»{597}. Склонный к юмору великий князь не хотел, чтобы журнал его путешествия напоминал сухой и официальный камер-фурьерский журнал.

Действительно, журналы Рихтера свидетельствуют, что описания августейших путешествий могли быть не только официозными или сатирическими (как под пером А. И. Герцена{598}), но и ироническими. Свойственную Рихтеру легкую насмешливость отмечали знавшие его современники, а Б. Н. Чичерин вспоминал, что тот «любил отпускать плохие каламбуры»{599}

. Впрочем, журнал полковника был оценен Александром II, отвечавшим старшему сыну: «Поблагодари Рихтера за журналы, которые мы читали с любопытством»{600}.

Одним из самых занимательных эпизодов показалось членам императорской семьи поведение цесаревича Николая Александровича на прощальном обеде в Нижнем Новгороде 14 августа 1861 г., описанное Рихтером. Цесаревич встал из-за стола до окончания обеда, чем лишил всех присутствующих возможности отведать десерт. «Зачем между нами не было 2-го Гогарта, чтоб схватить различные выражения лиц, – патетически восклицал Рихтер, – тут было смятение, невозмутимое спокойствие, живой упрек, обманутые надежды, удивление, одним словом, картина, достойная карандаша великого художника». Описание обеда, «на котором Н[иколай] А[лександрович] отличился», вызвало «самое сильное одобрение» у его братьев, которым Рихтер позже читал журнал путешествия{601}. «Выходка на нижегородском обеде» позабавила и императрицу Марию Александровну, написавшую об этом старшему сыну{602}. Впрочем, цесаревич быстро исправил свой промах. Уже в Казани он позволил сотрапезникам «совершенно спокойно насладиться не только пирожным, но даже и десертом»{603}.