Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин

Как пацифиста его на время интернировали в тюрьму в Челси. Но он был очевидно доволен своей участью, так как писал старой немецкой гувернантке своего кузена, барона Николаи, в Петербург: «Скажи, чтобы мои родственники не беспокоились обо мне, так как со мной обращаются очень хорошо».

В то время никто не мог и представить, какую большую роль ему предстоит сыграть в истории России.

(В 1917 году Чичерин вернулся в Россию и стал заместителем наркома иностранных дел Льва Троцкого. В 1918 году стал наркомом иностранных дел и занимал эту должность до 1930 года. Ленин называл Чичерина «великолепным работником, добросовестнейшим, умнейшим, знающим». Умер в Москве в 1936 году. — Прим. перевод.)

Из Лондона мы отправились через Симплон и Домодоссола в Италию. В паспорте моего мужа было указано, что он член Государственной Думы России, и было забавно слышать, как итальянцы, видя эту запись, восклицали: «А, депутато руссо!»

В Риме я снова встретилась со своей старинной подругой, княгиней Барятинской (племянницей фельдмаршала). С ней я и проводила большую часть времени, пока мой муж бывал со своей матерью.

По вечерам мы слушали чтение отрывков из дневников отца княгини, который был морским офицером. Дневник оказался довольно забавен, поскольку автор был человеком веселым и умел пошутить.

Мы часто ходили на вечера к русскому посланнику Гирсу, где встречали интересных людей, среди них — Барреца.

Моя свекровь, одетая в черное и с императорским шифром, на этих вечерах всегда производила величественное и яркое впечатление. Она вообще была примечательной женщиной, с мужским умом и характером.

Она осталась вдовой в 20 лет с четырьмя сыновьями и маленьким доходом, на который сумела поднять детей. Ее муж был дипломатом и русским посланником при Папском дворе, а затем министром в Карлсруэ в великом герцогстве Баденском. Там он и умер.

После смерти мужа моя свекровь решила, что Веймар — это лучшее место, где ее дети смогут получить образование. Атмосфера Клейн Рупа с ее немецким шовинизмом — национальным и религиозным — казалась ей неприемлемой. Там не было простора для ее ума. Кроме того, она была русской и православной.

Последней каплей, заставившей ее с детьми покинуть Клейн Руп, стал инцидент, когда опрокинулись сани, в которых они сидели. «Это невозможно, — воскликнула женщина, — жить в такой варварской стране, где не могут даже нормально править!»

С 1864 по 1927 год она жила за границей, так ни разу и не навестив Клейн Руп. Зиму проводила в Риме, а лето в Веймаре. Именно там она и услышала известие о начале Великой войны 1914 года. Немецкое правительство хотело выслать ее в Россию, но благодаря дружескому участию принца Булова ей позволили уехать в Рим.

Мне бы хотелось задержаться в Риме, но муж стремился вернуться домой. В конце ноября мы покинули итальянскую столицу и через Швейцарию и Францию отправились в Лондон. Здесь мы снова провели несколько дней с Чичериным.

Рождество мы встретили в Петербурге, а Новый год вновь отпраздновали в Рупе. Здесь мы оставались вплоть до открытия Думы.

На церемонию открытия я отправилась вместе с подругой. Мы сидели в галерее, когда, к нашему изумлению, в Зале появился император, сопровождаемый своим братом. Высочайший визит был настолько неожидан, что мой муж даже отсутствовал в тот момент.

Это был последний раз, когда я пела национальный гимн «Боже, царя храни».

Через несколько дней император принял во Дворце нескольких членов Думы, среди которых был и мой муж.

Описывая тот прием, муж рассказал мне, как тяжело и больно было ему видеть Наследника, стоявшего, молча и застенчиво, рядом с отцом, державшим его за руку. Когда цесаревича потом спросили, как ему понравился прием, мальчик ответил: «Как можно получить удовольствие, когда твой отец держит тебя за руку и не позволяет вымолвить и слова!»

Глава 15

Накануне революции Керенский выступил, как считалось, с хорошей речью в Думе. Правда, на меня она не произвела особого впечатления. Мне казалось, что я, скорее, слушаю потуги юного школьника, нежели выступление зрелого политика.