Романы Ильфа и Петрова

Посадка в бесплацкартный поезд носила обычный скандальный характер. Пассажиры, согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от головы поезда к хвосту и от хвоста к голове. Отец Федор… как и все, говорил с проводниками искательным голосом… — Посадку на поезда почти в тех же выражениях описывают другие свидетели эпохи:

«Посадка в общие вагоны шла стихийно, у тамбуров бурлили человеческие водовороты, гвалт стоял, как на базаре; люди, навьюченные мешками, узлами, корзинами и сундучками, рвались в поезд, будто спасаясь от какой-то беды неминучей» [В. Шефнер, Имя для птицы, 410; место — Старая Русса, 1924]. «Путники… тоскливо зябнут и через каждые четверть часа бегают к дежурному молить о пощаде… Окоченевшая женщина, почти девочка, сгибается под гнетом двух огромных мешков, видимо с булыжниками. Нет, это буханки хлеба. Для мужа, молодого техника-практиканта, приходится с невероятными мучениями каждую неделю возить из Ленинграда хлеб» [Кольцов, В путь, Избр. произведения, т. 1; место — Ленинград, 1928].

4//3

Интересная штука — полоса отчуждения! Во все концы страны бегут длинные тяжелые поезда дальнего следования. Всюду открыта дорога… Полярный экспресс подымается к Мурманску… Дальневосточный курьер огибает Байкал, полным ходом приближаясь к Тихому океану. — Панорамный обзор такого рода характерен для парадигм, представляющих мир в виде единого организма, «тела», как, например, в литературе унанимизма (первая треть XX в.): сходные описания движущихся к Парижу с разных сторон поездов ср. в «Шестом октября» Ж. Романа (гл. 18). Чертами пространственного единства и коэкстенсивности миру романных героев обладает, как мы знаем, Советская страна в ДС/ЗТ [см. Введение, раздел 5]. В наших комментариях отмечаются и другие мотивы, общие для ДС/ЗТ и унанимистского повествования [например, в ДС 16//2; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9].

Полоса отчуждения — «полоса земли вдоль железных и шоссейных дорог, находящаяся в ведении дорожных управлений» [ССРЛЯ]. Курьер — курьерский поезд (словоупотребление 20-х гг., о котором см. ЗТ 14//10).

4//4

Пассажир очень много ест. — Соавторы дают хрестоматийные черты быта, причем часто те, которые являются общими для нового и старого быта; это касается и всех мотивов поездного топоса [см. ДС 20//2; ЗТ 34//13]. На тему поездной еды ср. зарисовки журналистов 20-х годов: «Пассажир много ест» [В пути, См 11.1926]. «Пассажиры едят бесконечно много, закупая на каждой станции продукты. Есть знатоки, которые сообщат вслух, на какой станции прославленные пирожки, а на какой огурчики, где славятся яблоки, а где рыбцы… Они набрасываются на продукты [частных торговцев] как саранча, хотя у каждого в вагоне полные корзины продуктов» [Д. Маллори, Из вагонного окна (путевые впечатления), Ог 12.08.28]. «Все пьют чай, обложившись продовольствием — огромными хлебами, огромным количеством ветчины, огромными колбасами, огромными сырами» [Эгон Эрвин Киш, Путешествие незнатного иностранца, ТД 06.1927]. Поездное обжорство показано также в сценарии В. Маяковского «Слон и спичка» [1926, Поли. собр. соч., т. 11] и др.

Традиция обильной поездной еды, как многие другие приметы советской жизни у Ильфа и Петрова (см. Введение, раздел 6), идет от дореволюционных времен. Как вспоминает С. Горный, «в вагоне почему-то начинали очень быстро есть. Уже сразу за Петербургом разворачивались погребцы или пакеты. Ели сосредоточенно и куриные кости заворачивали в газету и швыряли под себя, под лавку, размахнувшись — чтобы попало подальше» [Ранней весной, 291–292]. Об обычае зашвыривать остатки еды под лавку упоминает и Б. Пастернак [Детство Люверс: Долгие дни, гл. 3].

4//5